Вернемся вновь к исследованиям Г. Эббингауза. Проводя эксперименты на себе, он обнаружил следующую закономерность: при увеличении длины стимульного ряда, количество повторений, необходимых для запоминания материала возрастает гораздо быстрее по сравнению с динамикой приращения стимульного ряда . После однократного ознакомления Эббингауз был способен запомнить 6 бессмысленных слогов. Однако, 12 слогов удавалось запомнить только после 14-16 повторений, 26 слогов - только после 30, а ряд из 36 слогов - после 55 повторений [Г. Эббингауз, 1998, стр.253]. Следует отметить, что Эббингауз, по всей видимости, обладал завидной памятью. И, наверное, сравнивая свои результаты с результатами других испытуемых, он это понимал. Во всяком случае, Эббингауз признавался, что «есть люди, которые вообще обнаруживают неспособность в более или менее определенное время...заучить более или менее длинный бессмысленный ряд» [Г.Эббингауз, 1998, стр.253, 254]. Наше исследование показало, что такое «осмысленное» занятие как заучивание бессмысленных слогов при их линейном возрастании от пробы к пробе, для некоторых испытуемых является вообще непосильной задачей. Кроме этого, 7 слогов испытуемые способны были запомнить в среднем после 11-12 предъявлений стимульного ряда, что ставит под сомнение универсальность «магического числа» Дж.А.Миллера.
Прежде чем, описать процедуру и результаты проведенного нами исследования зависимости времени запоминания от объема запоминаемого материала, хотим подчеркнуть, что вышеприведенные данные, полученные Эббингаузом отражают лишь частный эмпирический факт, установленный в одном единственном исследовании, где к тому же экспериментатор выступал еще и в качестве испытуемого. Безусловно, это некоем образом не уменьшает значимость открытия найденной эмпирической закономерности и, естественно, не умаляет заслуг самого Германа Эббингауза. Факт того, что время заучивания (или количество повторений стимульного ряда, требуемое для полного и безошибочного запоминания) увеличивается быстрее по сравнению с динамикой приращения объема стимульного материала, был не раз установлен после исследований Эббингауза, что свидетельствует о том, что это все таки факт, а не артефакт. Целью ниже описанного исследования было установление строгой математической зависимости между размерностью стимульного ряда и временем, необходимым для безошибочного запоминания. (Вместо времени заучивания мы использовали другой релевантный показатель - количество повторений стимульного ряда, требуемых для 100% заучивания. Тем более, что это показатель использовался и Эббингаузом.). Исходным мотивирующим основанием к проведению исследования послужило предположение, что интересующая нас зависимость между объемом запоминаемого материала и временем, необходимом для его заучивания аналогична психофизической зависимости, фиксируемой основным психофизическим законом Вебера - Фехнера . Иначе говоря, первоначальным допущением являлось следующее положение: если величина стимульного ряда возрастает в арифметической прогрессии, то время (количество повторений), требуемое для запоминания возрастает в геометрической прогрессии.
Общая характеристика процедуры исследования
Объектом исследования являлись лица обоих полов в возрасте от 17 до 32 лет в количестве 21 (двадцати одного) человека. Средний возраст испытуемых составил 25,6 лет.
Предмет исследования: зависимость времени запоминания от объема запоминаемого материала. Таким образом, целью исследования явилось установление строгой математической зависимости между временем запоминания информации и объемом этой информации.
Методика. В процедуре исследования использовался метод заучивания Эббингауза , который иногда в психологической литературе называют еще методом последовательных воспроизведений [Ц.Флорес, 1998, стр.586]. Суть этого метода состоит в том, чтобы добиться стопроцентного усвоения испытуемым материала, который требуется заучить. Критерием усвоения (запоминания) в нашем исследовании являлось двукратное безошибочное воспроизведение стимульного ряда. За показатель времени заучивания принималось «количество проб», то есть количество предъявлений того материала, который необходимо было испытуемому запомнить,а затем воспроизвести. В качестве стимульного материала использовались бессмысленные слоги (логотомы). При составлении стимульных рядов мы руководствовались следующими правилами:
Всего было составлено 115 бессмысленных слогов, которые затем были сгруппированы в 10 стимульных рядов. В разного рода экспериментальных исследованиях памяти, в том числе, и в исследованиях самого Эббингауза было установлено, что при однократном предъявлении стимульного материала, испытуемый в состоянии в среднем воспроизвести 7 ± 2 стимульных знака. Поэтому, первый стимульный ряд был составлен из 7-ми слогов, второй - из 8-ми, третий - из 9-ти и т.д. Таким образом, десятый стимульный ряд был образован из 16-ти слогов. Слоги предъявлялись списком и испытуемый должен был заучивать весь ряд целиком. После заучивания, от испытуемого требовалось дважды безошибочно воспроизвести весь стимульный ряд. При указанном методе можно получить два показателя, характеризующих скорость заучивания: количество проб и время, необходимое для полного заучивания материала. В данном исследовании фиксировалось «количество проб», т.е. количество предъявлений того материала, который необходимо было безошибочно воспроизвести. Экспериментатором были изготовлены бланки регистрации ответов, представляющие собой таблицу, где в шапке по вертикали указывалось количество слогов, а по горизонтали отмечалось количество предъявлений. На этом подготовительная часть исследования была завершена.
Проведение экспериментального исследования
Сложность проведения исследования состояла в отборе испытуемых. В итоге согласились принять участие в эксперименте 27 (двадцать семь) человек. Из них только 21 (двадцать один) человек выдержали сложности, связанные с запоминанием и воспроизведением рядов бессмысленных слогов. Все испытуемые либо обучались в высших учебных заведениях, либо уже имели высшее образование.
Следует отметить те трудности, с которыми столкнулся экспериментатор:
Непосредственно перед началом экспериментального исследования испытуемому давалась следующая инструкция: «Вам будут предъявлены слоги, состоящие из трех букв: двух согласных и одной гласной. Эти слоги не имеют никакого смысла. На первой карточке содержится семь бессмысленных слогов, на последующих карточках количество слогов возрастает каждый раз на один, т.е. на второй карточке - восемь слогов, на третьей - девять и т.д. Всего карточек десять. Карточка будет Вам предъявляться на определенное время. После предъявления карточки необходимо воспроизвести все указанные на ней слоги, которые Вы смогли запомнить. Я буду отмечать в бланке ответов только «безошибочно произнесенные слоги», т.е. слоги, которые вы воспроизведете так, как они написаны на карточке. Возможно, Вы не запомните с первого предъявления все слоги и не сможете их воспроизвести. Карточка будет предъявляться такое количество раз, которое необходимо Вам для того, чтобы безошибочно запомнить все обозначенные на ней слоги. Для достоверности результатов Вам будет необходимо два раза безошибочно воспроизвести ряд слогов. После этого Вам будет предъявляться следующая карточка».
Время, затраченное на проведение эксперимента с одним испытуемым, т.е. на предъявление всех 10 карточек и безошибочное воспроизведение стимульного материала в среднем составило 2.5 часа. После того, как эксперимент был проведен со всей группой испытуемых, была составлена сводная таблица результатов (Приложение № …). Уже в процессе первичной обработки полученных данных при составлении графика зависимости времени запоминания от количества запоминаемой информации (Приложение № …), стало ясным, что зависимость не является линейной.
Обработка и обсуждение результатов исследования
Для построения предполагаемой теоретической зависимости ( g ,( i )) времени запоминания стимульной информации от ее объема использовался аналог метода сравнения с прототипом. За единицу измерения информации был принят свободный от семантической нагрузки (бессмысленный) слог (бын, жац, щак и т.п.). Объем информации измерялся числом предъявляемых слогов , откладываемых по горизонтальной шкале ,. По вертикальной шкале , откладывалась мера времени запоминания ( g ,( i )), выражаемая числом средних предъявлений, необходимым испытуемому для безошибочного воспроизведения всех слогов из предложенного ему набора (порядок слогов не фиксировался). Были сделаны общие предположения нелинейной регрессионной модели о возможности представления искомой теоретической зависимости в виде:
На основании предположения о прогрессирующем возрастании числа предъявлений запоминаемой информации при увеличении ее объема, вид теоретической зависимости выбирался из класса функций, имеющих экспоненциальный рост на бесконечности:
При определении значений констант С, применялся метод наименьших квадратов минимизации невязки', описывающей квадрат суммарного уклонения расстояния экспериментальных и теоретических данных в имеющемся наборе точек:
Найденные значениясоответствуют значению невязки
Все расчеты проводились с использованием компьютерной системы символьных преобразований Maple V , Release 4 (Приложение № 5).
' Гурман В.Е. Теория вероятностен и математическая статистика - М.: Высшая школа, 1999.С.255-256.
По данному рисунку на участке, где количество слогов все-таки невелико (от 7 до 16), можно с допущениями судить о том, что график, полученный экспериментальным путем, и экспоненциальная зависимость совпадают. Следовательно, можно уверенно судить о том, что зависимость времени запоминания от объема запоминаемой информации носит экспоненциальный характер. Вместе с тем, возможно, что данный вид зависимости (экспоненциальной) будет лишь на участке от 7 до 16 стимульных единиц. Данное предположение основано на том, что вообще для экспоненциальной зависимости характерно наличии некоторого порогового значения, после которого рост функции будет очень значительным. Если же не исключать из виду потерю мономодальности экспоненциальной зависимости на отдельных участках экспериментального графика, то конечный график будет изменен и носить характер синусоидальной экспоненциальной зависимости, что может быть объяснено спецификой предмета (Приложение № 7).
Тогда возможно, что сглаживание линии графика до экспоненциальной зависимости зависит от следующего фактора: у каждого испытуемого своя экспоненциальная синусоид, и за счет наложения их друг на друга гасится общая синусоидальность, т.е. получается «чистая» экспоненциальная зависимость.
Хотя возможно, что области потери мономодальности зависимости вызваны лишь погрешностью эксперимента или погрешностью интерполяции полученных экспериментальным путем данных.
Таким образом, для того, чтобы достоверно говорить об экспоненциальной математической зависимости времени запоминания от объема запоминаемого материала, необходимы дальнейшие исследования в этом направлении, в которых необходимо будет значительно увеличить выборку
С тем, чтобы определить такие основания, для начала рассмотрим вопрос о том, что обуславливает эффективность запоминания и что в современной психологии думают о сохранении информации в памяти.
В разного рода монографиях и обзорах по психологии памяти рассматривают факторы, которые влияют на продуктивность запоминания. К таким факторам относят:
Очевидно, что человеку значительно проще запоминать то, что кажется ему осмысленным. Для того, чтобы эффективно запомнить ничего не значащую информацию (например, бессмысленные слоги или буквы, расположенные в случайном порядке), необходимо сначала осмысленно связать ее с тем, что человеку уже знакомо. А это требует дополнительных когнитивных усилий.
Понятно, что если человек мотивирован на запоминание какого-то материала, то эффективность заучивания, как правило, увеличивается по сравнению с тем случаем, когда человек не имеет соответствующей установки. Это неоднократно находило свое подтверждение в экспериментальных исследованиях.
То, что соответствует актуальным познавательным запросам человека, что отвечает его интересам и когнитивным потребностям, то, естественно, запоминается лучше, чем та информация, которая лишена для человека значимости.
Начало и конец информационного ряда, как правило, запоминается лучше, чем его середина. Это объясняется действием про- и ретроактивного торможения или, иначе, негативным интерференционным влиянием начала и конца ряда на информационные единицы, расположенные в середине этого ряда.
Буква, находящаяся в ряду цифр будет воспроизводиться всегда, независимо от длины цифрового ряда. Если испытуемому предложить этот стимульный ряд через какое-то время, то вероятность воспроизведения буквы будет значительно выше, чем вероятность воспроизведения любой цифры этого ряда. Любая неожиданная информация запоминается лучше, чем то, что уже хорошо знакомо из прошлого опыта. Вес этого фактора значительно увеличивается, если информация, обладающая новизной, запоминается в ряду знакомых стимулов. Каждый из своего собственного опыта знает, что значительные, неординарные, исключительные события жизни всегда сохраняются в памяти лучше (другими словами, к ним всегда открыт доступ), чем рядовые, обыденные ситуации и обстоятельства. По всей видимости, сознание отдает приоритет новому, необычному, в каком - либо отношении отличному от всего, что имело место в опыте. Работа сознания в данном случае напоминает ориентировочный рефлекс, который Павловназывал рефлексом "Что такое?")
При прочих равных условиях связанный в цельную структуру информационный материал запомнить значительно легче, чем тот, который не обладает внутренними взаимосвязями.
Очевидно, чем больше объем информации, которую требуется запомнить, тем больше требуется времени для заучивания и повторных обращений к этому материалу.
В психологии памяти является доказанным преимущество распределенного во времени запоминания перед концентрированным. Кроме этого, важным мнемотехническим приемом, который увеличивает продуктивность запоминания, является повторное воспроизведение или, иначе, пересказ.
В многочисленных экспериментах (здесь достаточно вспомнить классический эксперимент Петерсонов) было показано, что деятельность, предшествующая моменту запоминания и следующая за процедурой запоминания оказывает существенное влияние, как правило, негативное, на продуктивность запоминания, что также объясняется действием мнемической интерференции. По этой причине рекомендуется заучивать какой-либо материал, например, литературный текст, перед сном, так как сон является лучшим условием, при котором минимизирован негативный ретроинтерференционный эффект.
Вполне возможно выделение и других факторов, например, психоэмоциональное состояние испытуемого, эмоциональная окраска самого запоминаемого материала, определенные личностные особенности, как-то: темперамент, ситуативная и личностная тревожность и пр., условия запоминания, время, за которое происходит запоминание, и т.д. Совершенно несущественно знать точно, сколько и какие факторы влияют на продуктивность запоминания. Предположим, что таких факторов конечное число. Хотя, по всей видимости, установить точное количество детерминирующих продуктивность запоминания факторов не представляется возможным. Все эти факторы в совокупности определяют прочность мнемического следа. Глубина этого следа и есть ни что иное, как интенсивностная характеристика смысла, хранящегося в памяти. Тем самым, эффективность запоминания, или, другими словами, глубина того смыслообразования, которое формируется в ходе запоминания, будет зависеть от степени выраженности, а, следовательно, и от меры влияния на продуктивность запоминания вышеперечисленных факторов.
"Сознание есть такой текст, который возникает актом чтения этого текста, который сам себя обозначает, который отсылает к самому себе."
М.К. Мамардашвили .
Сказать, что такое сознание, то есть определить сознание позитивно, не представляется возможным в том смысле, что нельзя указать на сознание, как на вещь, существующую в действительном мире. Тем не менее, любой человек, во всяком случае, не страдающий психическими заболеваниями, способен, безусловно, констатировать у себя присутствие сознания. То есть, с одной стороны, сознание - самая понятная и самая близкая, в самом буквальном смысле, соприродная человеку реальность, с другой стороны, самая непостижимая, и с большой неохотой поддающаяся пониманию. Еще Э. Гуссерль указывал: "сознание чего–либо есть нечто разумеющееся само собой. И, однако, в то же самое время нечто, в высшей степени непонятное" (227). Как возможно осознание? Как мы знаем, что мы знаем? Парадоксально то, что ответы на эти вопросы обладают той безусловной очевидностью, которая блокирует всякий интеллектуальный поиск лишь до момента самого вопрошания. Как только возникает вопрос о природе сознания, мы тотчас оказываемся в абсолютно неизведанной области. Перефразируя Эйнштейна , можно было бы сказать: "Что такое сознание – понятно. И это самое непонятное."
Каждый согласится с тем, что сознание в своей познавательной активности не оперирует объектами внешнего мира. Объекты отражения - не есть отражение объектов. Это хорошо понятно. Поэтому сознание принимает и обрабатывает информацию независимо от того, где локализован источник этой информации - во "внешнем" или во "внутреннем" мире, внутри собственного пространства. Здесь кроется, пожалуй, самая пугающая, и, вместе с тем, интригующая, проблема человеческого познания: если мир дан психике как модель этого мира, то каким образом эта модель становится человеку понятной, то есть отнесенной в своей предметной наполненности к внешнему относительно себя миру, или, иначе, как человек понимает, что то, что им отражается, что является предметом его отражения, тем не менее, ему не принадлежит, но и не существует в качестве объекта познания вне его познавательных интенций?
Сознание - это не просто отражение. И ранее я определил сознание как понимание. Картина мира является осмысленной только благодаря самопониманию сознания. То есть, сознание можно было бы определить (если бы определения что-то определяли) как осознание своего содержания или как "аутопонимание". Поскольку сознание работает с собственным содержанием (только это дает возможность субъекту знать, что дерево растет не на сетчатке, а на видимой им лужайке), значит оно и строит собственные тексты, и, вместе с тем, оно же их и понимает. Приведу слова Х. Плеснера, в которых заключена мысль, конгениальная всем моим размышлениям о природе сознания: "все, что он (человек, - А.А.) узнает, он узнает как содержимое сознания, а потому как нечто не в сознании, но вне сознания сущее. ...Человек знает о себе как душе и теле, о других лицах, живых существах и вещах непосредственно только как о явлениях или содержаниях сознания, а через их посредство - о являющейся реальности".
Текстов, которые строит сознание, может быть множество: восприятие, представление, мышление, аффективная сфера, равно как могут иметь место и различные паттерны понимания, реализуемые параллельно. В ходе мышления человек не перестает осмысленно воспринимать видимое и осязаемое, одновременно с этим, сознание "читает" "текст", написанный на языке эмоций, чувств, настроения, текст, который, пожалуй, единственный существует в сознании всегда, когда оно есть. Об этом говорил еще Вундт , считая аффективность одной из образующих сознания. Я утверждаю, что человек понимает не только благодаря мышлению. Понимание - постоянный атрибут сознания, в то время как мышление - событие не частое. По крайней мере, как ни странно, в этом сходятся почти все современные психологи (часто в этом не признаваясь), говоря, что осознание проблемной ситуации - есть начало мышления. Понятно, что при такой позиции мышление не является широко распространенным явлением психической жизни. Сознание же никогда не может быть потенциальным. Оно всегда присутствует актуально, когда оно есть. Когда же его нет, человек не знает, что его нет, так как обнаружить сознание может только само сознание. Рассмотрим простейший пример частной формы сознания, а именно: перцептивный акт. Сам образ на сетчатке, тем более перевернутый, не может быть достаточным основанием для определения: 1) этого образа как образа конкретного объекта, например, лошади, то есть определения того, что это образ лошади, а не образ дерева; 2) того, что лошадь принадлежит внешнему, относительно образа, миру; 3) того, что восприятие, предметность образа которого обусловлена воспринимаемым, принадлежит "Я" как субъекту познавательной активности, что это мое восприятие, а раз это мое восприятие, то оно не может принадлежать мне как некая потенциальная способность; восприятие всегда феноменально, а феноменологический анализ обязывает прежде всего оценивать восприятие с позиций того, что и как явлено в нем, то есть, с учетом его предметного содержания. Это, конечно же, сверхпарадоксально. Обладая восприятием, человек не обладает тем, что образует предметный план восприятия (в восприятии мне дана лошадь (дерево, стол и т.д.), и это восприятие, как единство формы и содержания, принадлежит мне, но, несмотря на то, что лошадь составляет реальный объект моего видения, без которого перцептивный образ лошади не смог бы существовать (надо до конца еще раз осознать всю сложность этого парадокса: без лошади не может существовать перцептивный образ лошади, то есть, не может существовать такого психического продукта, как образ), сама лошадь, естественно, относится к внешнему в системе "Я - не Я" миру). Лошадь, равно как и все другое воспринимаемое, не может быть содержанием восприятия, так как образ психичен, а лошадь - нет, в том смысле, что для наблюдателя она выступает таким же чувственно - отражаемым объектом, как и звезда на небе или рекламная вывеска. Родственный взгляд на природу восприятия можно обнаружить в феноменологии Гуссерля , который поясняет свою мысль о смысле восприятия на примере, где вместо лошади фигурирует дерево, что, конечно же, одно и то же. "Само дерево, вещь природы, - говорит Гуссерль , - не имеет ничего общего с этой воспринятостью дерева как таковой, каковая, как смысл (курсив А.А.) восприятия, совершенно неотделима от соответствующего восприятия. Само дерево может сгореть, разложиться на свои химические элементы и т.д. Смысл же, смысл этого восприятия, нечто неотделимое от его сущности, не может сгореть, в нем нет химических элементов, нет сил, нет реальных свойств." (228)
"Видеть" - означает обладать на расстоянии", - отмечал М. Мерло - Понти (229). Однако, обладать - означает "иметь". Воспринимая, я "обладаю" объектом восприятия, поскольку это восприятие принадлежит мне, также как мои чувства, мысли, установки и т.д., хотя я и не имею этот объект в качестве своего собственного психического содержания, он - не я. Но его инаковость парадоксальным образом все-таки присутствует в моем акте восприятия. С тем, чтобы разрешить вышеописанный парадокс (наше сознание, в отличие от нас, легко с ним справляется), сознанию требуется, как минимум, построить такой понятный для себя текст, в котором были бы различимы для понимания следующие моменты: эго-сознание - действительный мир; лошадь - не лошадь. Иначе говоря, сознание всегда должно "знать", что оно есть, то есть осознавать себя. В противном случае, сознание размывается (деструктурируется текст) или исчезает. По всей видимости, это происходит в глубоких медитативных состояниях или в тех случаях, когда велика концентрация внимания, ведь внимание в некотором смысле регулирует режим работы сознания, интенсифицирует или аттенюирует понимание. В этой связи интересно то обстоятельство, что если концентрация внимания превышает некоторый критический уровень, сознание как бы опустошается, выхолащивается его содержание (содержанием его, как мы помним, являются смыслы).
Сознание само себя обнаруживает. И эта самопроявленность - есть результат функции понимания. По всей видимости, в каждом состоянии сознания заложена способность сознания к самовоспроизведению. Сознание одновременно является и понимаемым, и понимающим, само-себя-понимающим сознанием. Я уже приводил метафорический образ ударяющего по самому себе молотка, который К.Г. Юнг использовал для иллюстрации своей мысли о тождественности субъекта и предмета психологии (230). Так вот, сознание и есть такое хитрое устройство, которое феноменально в отношении самого себя. Вместе с тем, непрекращающееся самопорождение сознания означает и его самопричинность. Сознание свободно, а, как известно, одним из самых корректных философских определений свободы является утверждение: быть свободным - это быть причиной себя. Еще и в силу этого понять сознание - это понять совершенно невероятную вещь - детерминанты свободной (читай: психической) активности.
Тексты сознания, построенные в различных познавательных контурах, имеют смысловой состав. Только это делает возможным понимание, вследствие которого происходит дифференциация: Я - мир. Как преодолевается избыточное количество степеней свободы понимания? Что происходит с отвергнутыми альтернативами понимания? Что отвечает за выбор установленного в сознании понимания? Каким образом происходит понимание слабоструктурированных или размытых текстов (например, при восприятии музыкального произведения)? И самый важный вопрос - правомерна ли постановка перечисленных вопросов?
"…Истина сознания есть самосознание, и это последнее есть основание сознания, так что, в сущности, всякое сознание другого предмета есть самосознание" (231). Все, что есть в мире, то есть то, что "имеет объективность", присутствует в сознании также, как этому же сознанию принадлежит "Я". Другими словами, все, на что человек направляет свою познавательную активность, представлено в его сознании и посредством этого же сознания оно себя самообнаруживает. "…Каждый объект я постигаю как звено в системе того, что есть я сам, - коротко говоря, что в одном и том же сознании я имею и "я", и мир…"(232) Как я понимаю, именно об этом мыслил и М.К. Мамардашвили и аналогичное понимание он отмечал у Р. Декарта . (В данном случае речь не идет о том, как на самом деле понимал Декарт или понимал Мамардашвили , а о том, как понятно самому Мамардашвили его собственное понимание, и как через это понимание он приходит к пониманию мысли Декарта . Аналогично этому, понимание логики рассуждений Мамардашвили - это в первую очередь мое понимание, и только поскольку это мое понимание, оно может совсем не совпадать с тем, что действительно имел в виду Мамардашвили . Но в этом как раз и состоит свобода понимания. А свободный характер активности, как известно, есть критериальное свойство психики.) Мамардашвили в "Картезианских размышлениях" подчеркивает необычайно важный по его мнению в философии Декарта пункт, который, несомненно, побуждает искать в конструкции познавательной ситуации, в которую включается человек, третью инстанцию, одинаково внешнюю по отношению как к миру, так и к сознанию человека. Послушаем Мамардашвили : "Если в мире есть небо, и я его вижу, то в этой фразе, утверждающей существование неба, содержится картина, незаконно удваивающая мир. Значит, есть кто-то еще, какой-то наблюдатель, который видит и небо, и мое сознание, в котором есть идея неба, и говорит: в твоем сознании идея неба, так вот - небо существует, оно отразилось в твоем сознании." (233) Но очевидно, что допущение существование "третьего глаза" противоречило бы не только здравому смыслу, но и предполагало бы допущение о четвертом глазе и т.д., что привело бы к дурной бесконечности в последующих допущениях, следовательно, решение проблемы нужно искать в устройстве самого сознания. Собственно, об этом и говорит Мамардашвили , определяя сознание "как единственное начало для какой-либо онтологической позиции в метафизике и эпистемологии" (234). В силу этого сознание всегда включает в себя рефлексию. Поэтому Мамардашвили определяет сознание как самосознание: "сознание меня не как эмпирического субъекта, а как сознание сознания . Сознание, сознающее себя. И поэтому оно избавляет нас от предположений и допущений о каком-либо конкретном, определенном физическом носителе этого сознания." (235) (Ранее мною уже высказывалась мысль, что причины психических явлений и, конечно же, явлений, происходящих в сознании не могут быть помещены по ту сторону психики. Биологическое относительно процессов сознания - есть условие, а не причина последних.) Итак, Мамардашвили формулирует очень важную проблему теории познания (известно, что еще Витгенштейн считал, что "теория познания - это философия психологии" (236)), которая заключает в себе положение о существовании постоянно действующего когнитивного механизма, который опосредует внешние воздействия. И этот механизм встроен в саму структуру познавательного акта. Любой акт сознания без такого механизма распадается, и, тем самым, декристаллизуется сам текст сознания, с которым оно работает. В этом смысле рефлексия - это, конечно же, не то, что принято традиционно считать в психологии: не обращение мышления на внутреннее содержание сознания. При такой трактовке, рефлексия ничем принципиально не отличается от собственно мыслительного процесса. Мамардашвили говорит, конечно же, не о такой рефлексии. А о той, без которой сознание вообще не существует. Ранее уже говорилось, что, для того, чтобы нечто осознать, требуется участие памяти. Причем, не знаю, насколько я сумел точно выразить эту мысль: память в аспекте сохранения информации - есть бессознательное содержание психики. Таким образом, сознание должно проделать колоссальную работу, непредставимую по своему объему: сличить смысл, актуально существующий в сознании, со всем содержанием, хранящимся в памяти. И, конечно же, удивительно, что это происходит фактически мгновенно, ведь в памяти хранится неизмеримое количество информации. Тем не менее, сознание легко справляется с такой задачей. Так вот, для того, чтобы образ, мысль были сознанием обнаружены, то есть получили свою завершенность, были гештальтированы, необходима предварительная работа сознания по осмыслению значения внешних, относительно аппарата понимания, воздействий, работа, которая производится сознанием в отношении понимания собственного текста, который, в свою очередь, может быть осмыслен только благодаря памяти. Мамардашвили считает в корне неверной трактовку главного постулата Декарта : "я мыслю, следовательно, существую", связанную с представлением о человеке как о постоянно мыслящем существе. Он указывает, что Декарт считал, что ощущения, эмоции, образы - все, о чем человек знает непосредственно, относится к мышлению в той степени, в какой мышление отождествляется с сознанием. "...Сознаваемое ощущение - есть сознание или мысль. Оно - идея в той мере, в какой я непосредственно знаю, что ощущаю." (237) Мамардашвили вслед за Декартом , и я вслед за ними, настаиваю, что сознание - есть сознание осознаваемого. Только такое сознание открывает мир для понимания. В некотором смысле, человек должен поселить сначала мир в себе и только потом - себя в мире, а это значит понять себя в отношении к миру, и только через это понять мир. Это некий опыт "упаковывания" и "распаковывания" мира. Словом, в силу своего устройства, человек как сознающее существо вынужден каждый раз заново выстраивать свой мир и тем самым восстанавливать действительный мир (или "мирность мира", в терминах М. Хайдеггера ). Эта перманентная акция охватывает также и собственное "Я" человека – "Я", принадлежащее миру. Строя образ своего "Я", человек осознает себя двояко. С одной стороны, он осознает свое "Я" познавательно нацеленным извне внутрь себя и, вместе с тем, глядя изнутри, осознает вненаходимость "Я". Сверхпарадоксально: в самоотражении "Я", становясь "не-Я", не перестает быть "Я".
227. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. В сб.: Язык и интеллект. М., 1996. С. 72.
228. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. В сб.: Язык и интеллект. М., 1996. С. 76.
229. Мерло - Понти М. Око и дух. М., 1992. С. 19.
230. Если уж сознание определять через поэтический образ, то наиболее точная дефиниция заключена в словах О. Мандельштама : "Я и садовник, я же и цветок, / В темнице мира я не одинок." (Из сб. "Камень". 1910. Мандельштам О. Сочинения в 2-х томах. Т. 1. М., 1990. С. 68.). Или, у того же Мандельштама : "Ткань, опьяненная собой". (Указанное сочинение С. 70). Возможны и другие сравнения, например: солнце, согревающее себя; конь и наездник в одном лице; картина, рассматривающая себя; и раб, и господин одновременно; изображающее себя изображение и т.п.
231. Гегель Г. – В. - Ф. Философия духа. Сочинения. Т. III М., 1956. С. 214.
232. Гегель Г. – В. - Ф. Указанное сочинение. С. 214.
233. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М, 1993 С. 267.
234. Мамардашвили М.К. Указанное сочинение. С. 262.
235. Мамардашвили М.К. Указанное сочинение. С. 262.
236. Витгенштейн Л. Логико - философский трактат. / Философские работы. Ч. 1. М., 1994. С. 24.
237. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М, 1993. С. 263.
Назад | Содержание | Вперед