Плацебо как эффект проявления мнемического контекста

  Прежде чем перейти ……. несколько слов о феномене, который получил в психологии название "Плацебо" и который представляет собой демонстрацию понимания в отсутствие действительного объекта понимания. Что, в свою очередь, служит косвенным подтверждением ранее сформулированного положения, согласно которому отражение действительного мира, реализуемое в актах понимания, опосредовано взаимодействием носителя сознания с собственным текстом сознания. Взаимодействием, которое в своей исходной основе осуществляется как интерпретация или реинтерпретация, то есть в качестве обязательного момента включает в себя понимание. Эффект "Плацебо" констатируют в том случае, когда человек знает или верит (в данном случае это одно и то же), что нечто существует и определенным образом действует на него в действительности, хотя на самом деле этого нет, и иллюзия возникает путем или внушения, или самоубеждения. По всей видимости, этот эффект чаще имеет место у гипнабельных лиц, а также лиц, которые имеют определенные личностные особенности, например низкий уровень интернальности (133). Некоторые исследователи отмечают, что независимо от характера терапии, и это при всем многообразии психо- и фармакотерапевтических подходов, показатели ее успешности различаются незначительно. Поэтому правомерно говорить и о каком-то общем факторе, определяющем эффективность терапевтических интервенций. Существует мнение, что "эффект Плацебо прослеживается в психотерапевтических подходах с самыми разными ориентациями: похоже, успех лечения чаще всего определяется тем, насколько пациент и терапевт верят в его эффективность". Иллюстрацией такого мнения служит пример положительного исхода лечения больных фобией.

• Так, Каздин и Уилкоксон показали, что больных фобией, которые испытывают непреодолимую боязнь змей, можно вылечить, "заставив их поверить, что на проецируемых на экран "пустых" диапозитивах имеется подпороговое изображение предмета их страхов" (134). Терапевтический эффект усиливается, если пациента знакомить с ложными записями физиологических реакций, которые якобы отражают позитивную динамику его выздоровления. Спрашивается, какое имеет отношение эффект Плацебо к феномену понимания? Мой ответ: эффект Плацебо может возникнуть только вследствие понимания собственного содержания сознания субъекта как такого смыслового содержания, которое отражает действительное существование некоторого явления в объективном мире. Не столь важно, как называть эффект этого понимания: знанием или верой, важно, что в сознании субъекта очевидность представленного содержания делает возможным такое миропонимание, при котором необходимым образом допускается наличие в действительном мире явлений, которые в психике имеют свою смысловую проекцию, при всем том, что эти явления, представленные в сознании, никак не объективированы.
• «Плацебо — любой компонент лечения, который намеренно используется ввиду его неспецифического, психологического или психофизиологического действия или который используют ради его ожидаемого, но неизвестного больному и врачующему, направленного неспецифического влияния на больного, симптом или болезнь».
• Один из наиболее известных целителей Северной Америки XIX века Квимби признавал, что после назначения множества лекарств, оказавшихся в конечном итоге бес­полезными, после множества ошибок, которые им совер­шены в его практике, он пересмотрел свои взгляды на вра­чевание и пришел к выводу, что «успех лечения не зависит ни от какого лекарства, а только от веры больного во врача и в лечебное средство» ( Shapiro А., 1978).
• Так, в Туве, в Бурятии сохраняется могущественное влияние шаманов и колдунов на людей разных возрастов и социальных групп. И там, и в других местах Азии шаманство веками было частью в буддистской религии, в тибетской медицины. Воспитанные с детства в таких традициях, люди в этих регионах отличаются особой верой в шаманов, в языческие символы и ритуалы, в силу самых разных действий магов. Традиционные корни психологии людей этих регионов столь глубоки, столь мало подвластны воздействиям других культур, в частности европейс­кой, современных научных знаний, что шаманы и маги достигают там поражающих воображение успехов.
• Мысль о том, что отношение к лекарству зависит от его названия, метко выразил писатель-сатирик Эмиль Кроткий («Отрывки из ненаписанного»): «Она признавала лекарства только с латинскими названиями, в русском переводе они на нее не действовали».
• Ко мне неоднократно обращались пожилые люди, иногда в очень преклонном возрасте, бывшие сограждане, уже много лет живущие в США, Израиле, Германии, с просьбой прислать... валокордин и корвалол, которые раньше «отлично помогали». Не принималось во внимание, что «рань ше» — это двадцать и больше лет тому назад, когда они были намного моложе и здоровее, и им помогали многие лекарства, даже сравнительно «легкие». Старания родных и местных медиков убедить, что сейчас можно применить современные лекарства, которые значительно эффективнее валокордина и корвалола, оказывались тщетными, тем бо­лее, что новейшие современные препараты действительно не помогали просившим эти два «проверенных и верных» лекарства. Не имели успеха и попытки заменить валокордин комбинациями его действующих начал — фенобарбитала и этилбромизовалерианата — с добавлением мятного и хмелевого масел. Нужны были «старые» валокордин или корвалол. Когда же им доставляли «их» лекарства, они их принимали с большим удовольствием и надеждой на быстрый успех. Оба лекарства продолжали помогать, как было много-много лет тому назад.
• Цветовые ассоциации могут определять влияние на организм не только лекарства, но и плацебо. Эффективность выше у плацебо красного, желтого или коричневого цвета, чем у плацебо синего или зеленого цвета. Высказывали предположение, что этот факт обусловлен тем, что первые три цвета исторически связаны с пищей, продуктами питания. Правда, зеленый цвет тоже связан с овощами и фруктами, что сказалось на большей эффективности зеленого плацебо. Возможно потому, что синий и зеленый ассоциируются с «ядовитыми веществами или препаратами только для наружного применения» (Shapro А., 1960). Зеленый цвет лекарства в лечении панических состояний эффективнее розового (Shapiro А., 1970). Свежие яркие цвета повышают эффективность плацебо. Желтому цвету плацебо приписывают оптимальное воздействие при депрессии. Для успокаивающего действия предпочтительнее си­ний и зеленый цвет лекарства (Яновски К. и др., 1989). Отрицаемые цвета плацебо сочетались с возникновением отрицательных плацебо-эффектов.
• Красноречивый пример психологической оценки цены лечения врачом, пользующимся большим признанием среди «новых русских», содержится в статье журналиста Юлии Кантор в петербургской газете «Невское время» от 22 февраля 1997 года. Ее интервью с молодым врачом, «зарабатывающим не одну тысячу долларов в месяц», озаглавлено «Врач для „новых русских"» и девиз его жизни: «Быть добрым — значит быть бедным». На вопрос журналиста, позволяет ли квалификация этого врача лечить и неврозы, и ожирение, и болезни щитовидной железы; и искривление позвоночника, и наркоманию, он отвечает: «Конечно, иначе ко мне не ходили бы толпами. Главное — чтобы человек верил . В этом смысле я не идеалист: знаю, что если у какого-нибудь современного бизнесмена не попросить кругленькую сумму за один сеанс лечения, он решит, что я шарлатан». Вряд ли здесь требуются комментарии.

Критическому анализу такой практики (источники ли­тературы здесь опускаются во избежание повторений) уде­лено специальное внимание (Бокий И. В., Лапин И. П., 1976). В монографии «Алкогольный абстинентный синд­ром» подчеркнуто, что несмотря на повсеместное широкое использование комплекса витаминов в купировании алко­гольного абстинентного синдрома, почти нет научных ра­бот, доказывающих (I) эффективность витаминов в лече­нии именно алкогольного абстинентного синдрома. Было высказано предположение, что эффективность витаминов «подразумевалась» из-за их общепризнанной полезности. Она принималась на веру без критики. Может быть, под влиянием житейской веры в то, что «маслом каши не ис­портишь». Данных сравнения результатов купирования с применением витаминов и без них найти не удалось. На примере никотиновой кислоты показано, что даже кажу­щаяся весьма вероятной связь между дефицитом этого ви­тамина и эффектом его витаминопрепаратов на самом деле не подтверждается. Содержание никотиновой кислоты в крови у больных алкоголизмом ниже нормы, однако вве­дение даже больших доз ее не оказывает достоверного те­рапевтического эффекта на психотическую симптоматику при алкоголизме и других заболеваниях. В монографии приведены доказательства необоснованности и такой рас­пространенной рутинной рекомендации, как введение глю­козы с инсулином у больных с алкогольным абстинентным синдромом. Такую рекомендацию обычно связывают с на­мерением улучшить восстановление углеводного обмена тканей, уменьшить часто наблюдаемую при алкоголизме, и в частности в период абстиненции, гипогликемию, уско­рить окисление и выведение этанола, уменьшить отечность тканей. Еще один пример благих намерений и веры в то, что «глюкоза и инсулин должны помогать». В действи­тельности же у больных с алкогольным абстинентным синдромом нет гипогликемии, а у части из них обнаружена гипергликемия натощак. Кроме того, в первые фазы (на­растания и высшей) синдрома значительно повышена ак­тивность симпатического отдела нервной системы (ссылки см. в списке литературы цитируемой монографии), вследствие чего имеется явная или скрытая наклонность к гипергликемии под влиянием усиленного катехоламинами гликогенолиза. Поэтому обоснованно применять глюкозу следует главным образом после выхода больного из абстинентного синдрома, при выраженных состояниях астении и при выявленных поражениях печени. Вполне ве­роятно, что назначение «вслепую» витаминопрепаратов, глюкозы и инсулина оказывало действие благодаря плапебо-эффекту.

• Все 12 лекарств, упомянутых в шумерской медицинской дощечке, датируемой 4000 г. до н. э., были плацебо, как и сотни лекарств, перечисленных в папирусе Эбера 1600 г. до н. э. Самым дорогим лекарством в истории ме дицины считается рог носорога — животного, прославлен­ного во многих мифах. Как лекарство он использовался с IV века до н. э. до XVII столетия. В расцвет популярности одна доза имела цену, равную 250 тыс. долларов.
• Рекордом количества людей, излеченных одним человеком, считают (Shapiro А., 1978) опыт английского короля Чарльза II в лечении 90798 больных одним королевским касанием в течение 19 лет его правления в XVII веке. Исторические примеры всесильности плацебо можно умножать многократно.
• Специальная проверка того, распознают ли пациенты препарат, который они принимают в процессе двойного слепого определения эффективности нового лекарства, установила, что 74% из принимавших плацебо и 43% из принимавших фенилпропаноламин (препарат для снижения аппетита при избыточной массе тела) правильно определи­ли, чем их лечат (Moscucci M. еt аl., 1987). Заподозрили плацебо главным образом из-за того, что не было побочных эффектов.
• Специальное исследование с помощью опросника, включавшего 90 вопросов, установило ( Plevova I ., Boleloucky Z ., Bastecky J ., 1979), что достоверно снижается интенсивность 17 из 90 симптомов: «нервность и внутренняя дрожь», «излишнее беспокойство», «мысли о конце жизни», «ощущение тупика», «отсутствие интереса ко всему», «ощущение непонимания другими», «трудность в принятии решения» и др. Плацебо уменьшало главным образом трудности межперсонального общения, психастенические расстройства и тревожные симптомы. Наряду с этим были выявлены синдромы, резистентные к плацебо. Из девяти синдромов та­кими оказались два: психосоматический и фобический. Результаты исследования позволили создать новые программы психо- и фармакотерапии, более обоснованно оценивать результат терапии.
• По данным А. Л. Гамбурга и соавторов (1983), «нейтральная» плацебо-терапия и лечение с помощью плацебо «с суггестивной надбавкой» вызывали ремиссии у больных алкоголизмом чаще, чем антабус (дисульфирам), и столь же часто, как эспераль.
• В клинике неврозов и психотерапии Психоневрологического института им. В. М. Бехтерева плацебо применялось Ю. Я. Тупицыным на первом этапе лечения такого распро­страненного расстройства, как нарушение сна. Если бессон­ница возникала или фиксировалась по механизму тревож­ного ожидания, однократное применение плацебо приводило к улучшению. Плацебо оказалось полезным также для де-зинтоксикации больного, принимавшего в течение длитель­ного времени в связи с бессонницей барбитураты. Успеш­ным было применение плацебо также с целью создания благоприятных условий для более высокой эффективности снотворных средств (Карвасарский Б. Д., 1985).
• Только через много лет появились публикации, описывающие положительный плацебо-эффект у больных эпилепсией. К 1991 году накопилось 14 сообщений об оиенке плацебо-эффекта у 204 больных эпилепсией в процессе двойного слепого контроля эффективности противосудорож-ных препаратов ( Drory V . Е., Korczyn A . D ., 1991). Обнаружено, что плацебо-эффект составляет половину эффекта противосудорожных препаратов. У больных с большими припадками и кратковременной потерей сознания не обна­ружили различий в эффективности препаратов и плацебо.
• Когда 8 наркоманам вводили внутривенно плацебо (фи­зиологический раствор) в условиях двойного слепого мето­да, субъективные и сердечно-сосудистые эффекты были ка­чественно сходны с теми, что возникали после инфузии 40 мг кокаина ( Muntaner С. et al ., 1989); интенсивность эф­фектов была меньшей. Перед следующей инфузией физио­логического раствора пациентов инструктировали, что им вводят плацебо («плацебо с инструкцией» — instructed placebo ). На этот раз и субъективные ответы, и учащение пульса, и подъем артериального давления были значимо менее выражены, чем перед первой, «слепой», инфузией физиологического раствора. Авторы расценили разницу между показателями перед «слепой» инфузией и перед «ин­структированной» инфузией как свидетельство условно-рефлекторной природы ощущений пациентов и сдвигов в функциях сердечно-сосудистой системы.

Следствие 4.2. Если содержание сознания тождественно содержанию мнемического контекста, - текст сознания не осознается (эффект неосознаваемого мнемического контекста).

  Вспоминая слова, мы, как правило, в процессе воспоминания, не осознаем сам факт воспоминания, хотя, естественно, помним, что должны воспроизводить слова, а не приседать или считать дни до наступления выходных.

Эффект неосознанного мнемического контекста достаточно сложно обнаружить в эксперименте. Исследования, в которых это удается сделать - для психологии большая редкость. Примером такого раритета является изящный эксперимент, проведенный В.М.Аллахвердовым.

- Испытуемый должен был поочередно выполнить двадцать одно задание. Испытуемый полагал, что цель исследования - определение интеллектуальных способностей. Между тем, интерес представляло выполнение двадцать первого задания, которое экспериментатор формулировал следующим образом: «Задание двадцать первое. Воспроизведите все задания, которые Вам предлагались». Оказалось, что содержание двадцать первого задания воспроизводилось несравненно хуже по сравнению с содержанием остальных заданий.

- Р.Аллейнова (дипломная работа) провела собственное исследование феномена неосознаваемого мнемического контекста.

Эксперимент проводился в два этапа. На первом этапе в эксперименте приняли участие 100 человек, каждому из которых был предложен отрывок из поэмы А.С. Пушкина "Руслан и Людмила" со следующей инструкцией:

" Сейчас Вам будет предложено прослушать отрывок текста. Возможно, этот текст покажется Вам знакомым, но мы не проверяем Ваши знания. Самая главная Ваша задача будет заключаться в том, чтобы слушать как можно внимательнее всё, что я скажу с самого начала до самого конца, пока я не произнесу слов "Можете приступать!" . До этого момента постарайтесь забыть обо всём, просто внимательно слушайте». Инструкция зачитывалась дважды, причем экспериментатор делал особый акцент на фразе: « самая главная Ваша задача будет заключаться в том, чтобы слушать как можно внимательнее всё, что я скажу с самого начала до самого конца, пока я не произнесу слов "Можете приступать!" Далее экспериментатором вслух зачитывался текст. Во время чтения участникам эксперимента не разрешалось делать на бумаге какие-либо записи. Текст, который предлагалось прослушать испытуемым, был следующим:

"У лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом;

Идет направо - песнь заводит,

Налево - сказку говорит.

  Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой,

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из волн выходят ясных,

И с ними дядька их морской;

Там королевич мимоходом

Пленяет грозного царя;

Там в облаках перед народом

Через леса, через моря

Колдун несет богатыря;

В темнице там царевна тужит,

А бурый волк ей верно служит;

Там ступа с Бабою Ягой

Идет, бредет сама собой;

Там царь Кащей над златом чахнет;

Там русский дух … Там Русью пахнет!

Вам был предложен отрывок из поэмы А.С. Пушкина "Руслан и Людмила". Теперь Вам понадобится бумага. Запишите все собственные имена, клички, названия действующих персонажей, которые были озвучены. Можете приступать!"

После этого испытуемые заполняли свои бланки, в которых указывали запомнившиеся персонажи. Из 16 перечисленных имен участники эксперимента воспроизводили от 5 до 14 названий, причем воспроизведение разных персонажей было неодинаковым.

Сводная таблица выглядела следующим образом:

 

Таблица №1.

	Персонажи	Кол-во воспроизведений в %
1	Кот ученый	100
2	Леший	84
3	Невиданные звери	51
4	30 витязей	90
5	Дядька морской	80
6	Королевич	36
7	Грозный царь	14
8	Колдун	29
9	Богатырь	31
10	Царевна	61
11	Бурый волк	51
12	Баба Яга	61
13	Кащей	77
14	Русалка	91
15	Руслан	7
16	Людмила	7
17	А.С. Пушкин	5

 

Из Таб. №1 видно, что интересующие нас названия "Руслан» и «Людмила" встречаются в 7-ми самоотчетах, "А.С. Пушкин" в 5-ти самоотчетах из 100, что, как минимум, в 2 раза реже, чем наименьший по количеству воспроизведений персонаж из общего списка ("грозный царь" - 14 из 100). Во избежание возможного влияния исследователя на результаты, эксперимент был повторен с использованием "слепого метода". Для этого, группе из 13 испытуемых тот же самый текст и инструкцию зачитывал не экспериментатор, разработавший макет исследования, а человек, не знакомый с гипотезой эксперимента.

Результаты отражены в Таблице №2.

Таблица №2.

	Персонажи	Кол-во воспроизведений в %
1.	Кот ученый	100
2.	Леший	76,9
3.	Невиданные звери	15,4
4.	30 витязей	69,2
5.	Дядька морской	76,9
6.	Королевич	23,1
7.	Грозный царь	30,8
8.	Колдун	15,4
9.	Богатырь	15,4
10.	Царевна	30,8
11.	Бурый волк	30,8
12.	Баба Яга	23,1
13.	Кащей	53,8
14.	Русалка	92,3
15.	Руслан и Людмила	0
16.	А.С. Пушкин	0

У исследователя возник правомерный вопрос. Что, если испытуемые не воспринимают как единый, монолитный текст инструкцию, отрывок из поэмы и слова экспериментатора после отрывка (в которых и упоминались имена "Руслан и Людмила" и "А.С. Пушкин"), в силу чего интересующие нас слова не запоминаются.

На втором этапе исследования испытуемым был предложен список из 48 названий, в который, наряду со старыми персонажами, вошли имена известных писателей и сказочных героев из других произведений (Карлсон, Емеля, Тургенев, Кот Базилио и т.д.). Для того чтобы "вывести" материал на уровень осознания, испытуемым давалась инструкция обнаружить в списке те названия, которые фигурировали в основной экспериментальной серии.

Результаты представлены в Таблице №3 (только для слов основной серии).

Таблица №3.

	Персонажи	Кол-во воспроизведений (%)
1.	Кот ученый	100
2.	Леший	84,6
3.	Невиданные звери	23,1
4.	30 витязей	76,9
5.	Дядька морской	69,2
6.	Королевич	30,8
7.	Грозный царь	38,5
8.	Колдун	38,5
9.	Богатырь	30,8
10.	Царевна	23,1
11.	Бурый волк	30,8
12.	Баба Яга	30,8
13.	Кащей	53,8
14.	Русалка	92,3
15.	Руслан Людмила	76,9
16.	А.С. Пушкин	76,9

 

Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что испытуемые запоминали и продолжали помнить стимульные названия «Руслан», «Людмила», А.С.Пушкин», но не могли их при выполнении инструкции осознать. Это удавалось только в том случае, если испытуемый переинструктировал себя или приписывал словам экспериментатора дополнительный смысл. Например, говорил себе, что «задание не может быть таким примитивным», «в чем-то заключен подвох», «почему экспериментатор делает акцент на словах «Можете приступать!», в этом должен быть какой–то смысл» и т.п. Иначе говоря, испытуемый изменял мнемический контекст, в рамках которого осуществлялось воспроизведение (осознание). Воспроизведение стимульных слов «Руслан», «Людмила», «А.С.Пушкин» происходило, таким образом, в результате разтождествления содержания сознания с содержанием контекста памяти.

Следствие 4.3.  Смысла психики вне психики не существует.

Поскольку смысл является психическим образованием (Постулат 1), то вне психики ничто не может быть смыслом, обладать смыслом, порождать смысл. Смысл - есть психический материал.

Обращение сознания на содержание психической сферы в каждый момент психического времени допускает возможность раскрытия лишь ограниченной части всей совокупности смыслов психики с ограниченной частью своих областей, но никогда - все смысловое психическое целое. Конструируя смысл актом понимания, аппарат сознания, порождающий смысл, становится внешним относительно той реальности, которой присваивается смысл. Но сам этот механизм также является неотъемлемой частью всего психического целого.

Не расчленяя психику на две противостоящие друг другу сферы, как это делал Фрейд , Рубинштейн , фактически, бессознательное расценивал как необходимый компонент сознания. "Бессознательное или неосознанное чувство - это, само собой разумеется, не чувство, не испытанное или не пережитое (что было бы противоречиво и бессмысленно), а чувство, в котором переживание не соотнесено или неадекватно соотнесено с объективным миром." (135) Но для того, чтобы что-то обнаружить в собственной психике, включая и эмоциональные переживания, субъект должен отразить это что-то в своем сознании. Другими словами, ему требуется понять содержание своего текущего психического опыта, ведь в противном случае сознанию ни что бы и не открывалось. Соотнесение с причинами, вызвавшими то или иное переживание, устанавливается самим субъектом, поэтому, оцененное в определенный интервал времени, оно не может определяться как адекватное или неадекватное.

Константное понимание в определенных интервалах времени приводит к элиминированию из сознания того содержания, которое релевантно этому пониманию. Ограничением для понимания становится, с одной стороны, временной фактор, так как текст сознания, понимаемый носителем сознания, с необходимостью должен изменяться или вследствие изменения внешних относительно психики условий (то есть изменения действительного мира, моделью которого психика, включая сознание, является), или в результате порождения новых смыслов благодаря новому опыту понимания. Так или иначе, изменение в тексте сознания в течение определенного времени является необходимым условием существования самого текста, включая, конечно же, и его актуализированное смысловое содержание. Если такого изменения не происходит, человек оказывается в бессознательном состоянии, ведь согласно Аксиомы 3, сознание необходимо для понимания; если понимание невозможно (гештальт понимания уже завершен), ненужным становится само сознание. Удивительно, но в психологии практически не разработаны подходы к проблеме понимания. То, что существует в литературе на эту тему, касается или понимания текстовых сообщений, или проблемы понимания в процессе межличностного общения. Но, наверное, игнорирование столь важной темы связано не с тем, что она не заслуживает внимания, а с тем, что понимание того, как мы понимаем, когда понимаем и что понимаем, понять еще труднее, чем понять необходимость постановки самой проблемы.

Таким образом, структурно - функциональное единство психики, которое имеет свой состав, описывается через триаду: "смысл - текст - понимание". Таким выбором определяется возможность все познавательные процессы, участвующие в репрезентации мира, рассматривать как формы понимания собственного текста сознания, состоящего из смыслов. Само существование человеческой психики тем самым ставится в прямую зависимость от необходимости построения модели мира, то есть, иначе, от познавательной деятельности субъекта, которая инициирована стремлением к пониманию. Любые продукты познавательной активности (ощущения, перцептивные образы и образы представления, мысль, следы памяти) существуют только в результате соотнесения двух реальностей. Для того, чтобы отражение было возможным, должно существовать то, что отражается. В противном случае, сознание и психика в целом, были бы совсем не нужны, или, если точнее выразиться, существование психики лишалось бы своей функциональной цели. И здесь кроется одна из самых трудноразрешимых проблем психологии познания. Суть ее в следующем. В психологии по сей день окутана тайной способность психики отождествлять нетождественное: как человек опознает знакомые объекты, если среда, в которой эти объекты находятся, непрерывно изменяется, является динамической, равно как и психические состояния у человека в различные моменты времени отличны друг от друга? Что позволяет отождествлять абсолютно разные по своей природе психические явления, как например перцептивный образ и эталон памяти, образ представления и мысль? Психологи не знают ответа на этот вопрос. Так, например, В.П. Зинченко считая вслед за Л.М. Веккером (136), что свободный характер психической активности есть опознавательное свойство человеческой психики, задается вполне резонным вопросом: "Кто гармонизирует взаимодействие свободных систем?" (перцепция, память, мышление и т.д.) и как это происходит, если "каждая... оперирует собственным языком" (137). Уже на уровне восприятия образ по отношению к объекту характеризуется избыточным числом степеней свободы. И парадоксально то, что только в силу этой избыточности возможно адекватное отражение воспринимаемого объекта. "Избыточное число степеней свободы образа по отношению к оригиналу, - указывает Зинченко , - представляет собой необходимое условие однозначного восприятия действительности, верного отражения и ее пространственных и предметно - временных форм" (138). (О свободном характере психической активности см.: Зинченко  В.П. Психологическая педагогика. Часть I. Живое знание. Самара, 1998. С. 42 - 60). Пространство языков, которые использует психика, Зинченко сравнивает со столпотворением при строительстве Вавилонской башни.

К числу таких языков он относит "языки движений, жестов, операциональных и предметных значений, знаков, символов, схем памяти, вербальные языки (язык), язык внутренней речи, глубинных семантических структур..." (139) В последней известной мне работе Зинченко выделяет 12 языков описания реальности, которые использует человек для представления мира и себя в нем (140). Важно даже не то, какие именно языки существуют в психике для отображения мира, а то, что их множество, минимум столько, сколько существует познавательных процессов, хотя, если судить по содержанию обобщающих монографий и учебных пособий по психологии, количество познавательных процессов, которое выделяют разные авторы, варьируется в пределах от 4 до 11. Но, так или иначе, при наличии множества языков описания реальности, возникает проблема соотнесения этих языков, проблема перевода. "Как они "узнают" друг друга, как согласуются разные временные масштабы, в которых они функционируют?" - недоумевает Зинченко . И его смятение, конечно, хорошо понятно.

Еще один весьма нетривиальный вопрос: как мы узнаем что объект, который мы воспринимаем, это именно стол, а не что-то другое, ведь сам перцептивный образ, как это убедительно показал Л.М. Веккер , может быть атрибутирован на языке предметных свойств объекта, хотя сам этими свойствами не обладает, так как относится к феноменологии психического, а не физического? Традиционная классификация свойств перцептивного образа: целостность, константность, предметность и обобщенность также мало помогает в решении онтологической проблемы, поставленной в плоскости психологии восприятия. Образ является носителем своих свойств, но чем является сам носитель?

С тем, чтобы представление, восприятие, мышление, любые формы предметной деятельности были "разумны", они с необходимостью должны быть осмысленными. Только благодаря тому, что психическая активность носит осмысленный характер, субъекту познания открывается предметная картина связанных в целостности элементов, а не бессмысленный хаос различных предметов (зрительное восприятие), не какофония звуков (слуховое восприятие) и не бес связанный ассоциативный поток (мышление). Сознательная регуляция жизнедеятельности предполагает знания о том, чем является среда, в которой осуществляется такая регуляция, а также о том, каков возможный результат осуществляемых действий. А такая регуляция может быть понята только как функция смысла.

Проблема первоначал.

  Для того, чтобы психическое отражение было возможным, субъект уже до момента самого отражения должен иметь познавательные ресурсы, то есть владеть механизмом отражения. В свою очередь, как это уже ранее подчеркивалось, сама психическая структура не может мыслиться в отрыве как от своего функционального назначения, так и от того материала, из которого она строится. Смыслы как условие и одновременно результат психического отражения, таким образом, должны быть сформированы до момента первого отражения. Но вследствие чего это происходит? Ведь психика - это модель окружающего мира, то есть модель, которая порождается только в процессе отражения. И что это за смыслы, возникающие как эффекты отражения до самого отражения? Если правомерна сама постановка проблемы, значит необходимо искать и вероятные пути ее решения. Мне представляется единственно логически обоснованным предположение, что способность к первоначальному психическому отражению внешней стимуляции является врожденной. То есть, психические смыслы не возникают из неоткуда. Даже если мы допустим возможность существования в психике недетерминированных явлений, их научное объяснение в любом случае строится таким образом, как будто бы эти явления имеют свою причинность, так как наука, главным образом, занимается выявлением каузальных связей. В силу этого недопустимо признание существования исходного психического содержания, возникновение которого ничем не детерминировано. Поэтому вторичность психических смыслов следует рассматривать не только в отношении к первичности психического отражения, а также относительно присущей человеку способности, или, иначе, способа, с помощью которого, по всей видимости, еще в период эмбриогенеза происходят первые смыслопорождающие акты собственно психического отражения. Эта способность является потенциальной до того момента, пока биологическое развитие ребенка не достигнет определенного уровня, точно так же, как овладение речью возможно не раньше того, как будут созданы для этого биологические предпосылки. Конечно же, возникает вопрос: "А чем детерминирована сама способность к смыслопорождению?" Если бы мы ответили на этот вопрос, нам бы потребовалось найти детерминанты этих детерминант и т.д. Это увело бы нас в дурную бнсконечность. Поэтому не остается никакой логической альтернативы признанию врожденной некоторой способности осуществлять пусть еще в исключительно элементарной форме, но уже психическое моделирование среды. Я понимаю, что такое объяснение едва ли может показаться убедительным, однако, приняв любое другое, мы не сможем разрешить парадокс возможного отражения до отражения. Основой, своего рода базовым условием проявления смыслов психической сферы человека являются "биологические смыслы" (141). Это не следует понимать так, что психические смыслы - есть следствие биологического развития. "Биологические смыслы" - необходимое условие, но не причина возникновения смыслов психики, точно так же, как тело не является причиной возникновения сознания в онтогенезе. Но также как тело не прекращает свое существование с момента возникновения сознания, так и "биологические смыслы" не исчезают в процессе психического развития. Другими словами, биологическое следует всегда понимать как необходимое условие, при котором возможна психическая жизнь. Поэтому выведение смыслов психической сферы из биологической основы едва ли может принести позитивный результат. Тело, как биологический носитель сознания, живет по своим, нежели психика, законам.

Подобные затруднения при объяснении формирования первичного психического опыта не испытывают только те, кто видят психическое продолжением биологического и, тем самым, прибегают к редукционистским трактовкам психических явлений. Принципиальное убеждение автора данной работы: объяснение психических феноменов следует искать исключительно в рамках психологии . В силу этого, как уже говорилось ранее (Часть 1, Глава 2), одним из важнейших требований, определяющих выбор единицы анализа психики, является ее нередуцируемость к физиологическому или социальному плану. Человек не является заложником ни физиологии своего организма, ни социологии своего окружения. Признание этого положения требует искать детерминанты свободной активности психики внутри самой психики.

Неудивительно, что именно в рамках когнитивной психологии вопрос: "Что было раньше?" не мог быть снят с обсуждения, так как анализ познавательной деятельности требует выдвижения некоторых исходных предположений о том, с чего, собственно, эта познавательная деятельность начинается. Так, например, Дж. Брунер , испытывая необходимость объяснения генезиса способности к категоризации, считает, что "движение, причинность, намерение, тождество, эквивалентность, время и пространство - суть категории, которым, скорее всего, соответствует нечто первичное в психике новорожденного" (142). Такой вывод Брунер делает на основании того, что для того, чтобы установить даже элементарные причинные отношения, необходимо использовать категорию "тождество". Чтобы понимать, что в процессе взаимодействия два предмета остаются самими собой, не определяя характер этих первичных категорий, Брунер , тем не менее считает, что, поскольку образование вторичных категорий, то есть категорий, возникающих в опыте, прежде всего в процессе обучения, было бы невозможно объяснить, существование первичных базовых категорий следует считать доказанным. Аналогичную точку зрения высказывает и Ж.   Пиаже , полагая, что способность к категоризации производна по отношению к еще более первичной способности, то есть способности, делающей возможным первый опыт категоризации (143). Априорные категории - предмет изучения таких исследователей, как Лешли (144) и Тинберген(145). Более подробно проанализируем позицию Найссера , по мнению которого, центральным звеном перцептивного цикла является "схема". "Схема - это та часть полного перцептивного цикла (то есть познавательного цикла в полном смысле этого слова. - А.А.), которая является внутренней по отношению к воспринимающему, она модифицируется опытом и тем или иным образом специфична в отношении того, что воспринимается. Схема принимает информацию, как только последняя оказывается на сенсорных поверхностях, и изменяется под влиянием этой информации; схема направляет движение и исследовательскую активность, благодаря которым открывается доступ к новой информации, вызывающей, в свою очередь, дальнейшие изменения схемы." (146) Вполне естественно, что Найссер вынужден объяснять, как возникает схема, если она служит для приема информации, поступление которой и формирует, и изменяет ее. Трактуя восприятие как "результат взаимодействия схемы и наличной информации", Найссер должен был сделать логически неизбежный вывод: исходная схема существует до момента первого приема информации. Собственно, так он и поступил. Во всяком случае, трудно иначе понять его слова: "...в жизни человека нет такого периода, когда он был бы полностью лишен схем. Новорожденный, открывая глаза, видит мир, бесконечно богатый информацией; он должен быть хотя бы частично готовым к тому, чтобы начать перцептивный цикл и подготовиться к последующей информации." (147) Но, по всей видимости, Найссера не совсем устраивает собственное объяснение, или, выражаясь на его языке, устраивает "частично". Поэтому он ищет более твердые, более осязаемые основания для объяснения, и не без некоторого сожаления вынуждает себя признать, что "даже самые маленькие дети обладают некоторым врожденным перцептивным снаряжением - не только образами чувств (это еще куда ни шло), но и нейронными схемами (курсив А.А.) для управления ими" (148). Найссер , естественно, не может не понимать, что восприятие, которое он описывает как перцептивный цикл, - это психический процесс, и "схема", по характеристике самого Найссера , является "внутренней", иначе говоря, психической структурой. Поэтому никакие "нейронные схемы" не могут замещать в перцептивном цикле схему, являющуюся структурой психического. "Врожденное перцептивное снаряжение" если и есть, то оно имеет не физиологический, а психический субстрат. И, при всей очевидной сложности понимания происхождения такого врожденного психического оснащения, недопустимо видеть в физиологической основе источник возникновения человеческой психики в онтогенезе. И, надо думать, Найссер это хорошо понимал, но предельно сложная проблема происхождения психического в телесном побудила Найссера искать объяснение, апеллируя к понятным "нейронным схемам". Хотя, как мне кажется, он знал об изъяне своих рассуждений. Так, буквально через несколько строк, Найссер пишет: "По моему мнению, младенцам известно, как найти пути познакомиться с тем, что их окружает, а также то, как организовать полученную информацию таким образом, чтобы она помогла им получить ее еще больше. Даже если эти их знания очень ограничены, однако для начала этого вполне достаточно" (149). Сказанное как раз и означает, что младенцам еще до момента получения информации из внешнего мира известен способ получения такой информации. Другими словами, не имея опыта отражения, а значит, соответствующих ситуативным фрагментам мира психических смыслов, человек уже имеет готовый арсенал приемов, позволяющих ему установить взаимодействие со средой. И сама эта способность к получению необходимой первичной информации, которая затем становится стартовой площадкой для всего дальнейшего психического развития, не приобретается в опыте, а является врожденной, точно так же, как в биологической сфере являются врожденными многие биологически осмысленные реакции. Нам представляется вполне очевидным и естественным, не требующим ни малейших объяснений тот факт, что новорожденного ребенка не надо обучать дышать, совершать зрачковые реакции, издавать звуки и удовлетворять все свои первичные витальные потребности. В.М.   Аллахвердов отмечает, что у новорожденного нет времени обучаться тому, как следует принимать пищу, в то время, когда "прием пищи связан с автоматической синхронизацией работы мышц и языка" и, если новорожденные "не будут в процессе еды закрывать в нужный момент вход в трахею, то вполне вероятно, что первый же прием пищи окажется для них последним" (150). Врожденные, генетически заложенные программы биологического развития необходимы для сохранения внутренней среды организма и для последовательного биологического развития. Традиционно считается, что такие врожденные программы существуют только для развития телесной организации биологической особи, и никогда не допускается возможность существования врожденных, собственно психических, источников развития. Аналогично сформированной у младенца способности принимать пищу до первого соответствующего опыта, ребенок имеет врожденную способность, позволяющую ему осуществлять психическое отражение, не имея опыта такого отражения. И, по всей видимости, уже эта первая реализованная способность имеет человеческую специфику. Иначе трудно было бы объяснить отличия в дальнейшем психическом развитии между ребенком и высшими животными, и тем более невероятным кажется возникновение у человека в ходе онтогенетического развития сознательных форм психического отражения. Конечно же, в онтогенетическом исследовании трудно зафиксировать первые характерные различия в активности ребенка и, например, высших животных. Но, во всяком случае, можно заключить, что уже на ранних стадиях развития, в течение первого года, психическое отражение у ребенка имеет отличительные особенности по сравнению с антропоидами. Как показал Келер , "у ребенка на первый план в качестве определяющего фактора выступает "наивная физика", то есть его наивный опыт, касающийся физических свойств окружающих его объектов и собственного тела", в то время, когда у обезьян при употреблении орудий в процессе решения предметной задачи, доминирует "оптическая структура", то есть структура видимого поля (151).

Вопреки строгости научного языка, очень трудно в научных терминах описать механизм психогенеза. Порой примеры, метафоры, сравнения помогают куда лучше представить себе сущность исследуемого явления. Я во многом разделяю позицию Ю.М. Бородая , который предлагает следующее объяснение возникновения психического в телесном в ходе онтогенеза: "Плод в чреве матери - это сама мать. И, тем не менее, ребенок выходит из чрева, он прерывает контакт с питающим материнским телом и набирает в легкие воздух. Криком он возвещает мир о том, что начал дышать сам! Так вот, представим - ребенок родился. Имя его - идеальные представления, психика или душа." (152)

Важно подчеркнуть принципиальное функциональное отличие между, так называемыми, "биосмыслами" и психическими смыслами. Смыслы психической сферы служат не для выживания, а являются смыслами для познания, в то время, как "биологические смыслы" обеспечивают возможность удовлетворения жизненно значимых потребностей организма. Это утверждение основано на том, что психические процессы оцениваются с точки зрения их познавательной полезности, а сама человеческая психика является созданной природой системой познания. В связи с этим, эволюционной целью для человека как представителя биологического вида если и является выживание, то только в отношении своего телесного организма, но никак не в аспекте функционирования психики. Наличие "биологических смыслов" необходимо для реализации разумной активности, направленной на обеспечение адаптации в условиях изменяющейся среды. Функционирование психического аппарата не только может не зависеть от целей выживания, но и подчиняться законам, отрицающим принцип гомеостаза, да и само биологическое существование. Для человека, обладающего сознанием, целью жизни не может быть сохранение жизни. В экзистенциально значимых ситуациях человек способен идти на крайний риск (в терминах В.А.   Петровского - быть "надситуативно активным" или "неадаптивно активным") и даже жертвовать собой в том случае, если эта жертва исполнена глубочайшего смысла. В то время, как немыслимо вообразить себе, что животное, сколь бы высоко организовано оно ни было, способно совершить что-либо, направленное против собственной жизни.

133. Годфруа Ж. Что такое психология. М., 1996. Т. II, С. 192.

134. Годфруа Ж. Указанное сочинение. С. 191.

135. Цит. по:Абульханова - Славская   К.А., Брушлинский  А.В. Указанное сочинение. С. 160.

136. Веккер Л.М. Психические процессы. В. 3-х томах. Т. 1. Л., 1974. С. 16 - 17.

137. Наука о человеке (Интервью с В.П. Зинченко ). // Вопросы философии. 1989. № 11. С. 23.

138. . Зинченко). // Вопросы философии. 1989. № 11. С. 23.

140. Зинченко В.П. Психологическая педагогика. Часть I . Живое знание. Самара, 1998. С. 65.

141. Смысл по определению является психическим продуктом. Понятие "биологический смысл" носит нарочито метафорический характер. Под биосмыслами понимается природосообразные цели, достижение которых призвано обеспечить выживание и развитие особи.

142. Брунер Дж. Психология познания. М ., 1977. С . 17.

143. Piaget J. Play, dreams and imitation in childhood. New York, 1951.

144. Lashley K.S. Experimental analisis of instinctive behavior. Psychological Review, 1938. 45, 445 - 471.

145. Tinbergen N. The study of instinct. Oxford, 1951.

146. Найссер У. Познание и реальность. М., 1981. С.73.

147. Найссер У. Указанное сочинение. С. 82, 83.

148. Найссер У. Указанное сочинение. С. 83.

149. Найссер У. Указанное сочинение. С. 83.

150. Психология. Под ред. А.А. Крылова. М., 1998. С. 98.

151. Цит. по: Выготский Л.С. Педагогическая психология. Под ред. В.В.   Давыдова. М., 1996. С. 397.

152. Бородай Ю.М. Эротика - смерть - табу: Трагедия человеческого сознания. М., 1996. С. 42.

Назад | Содержание | Вперед