"Основа сознания - память. Благодаря памяти возможно мышление, чувства, воля. Благодаря памяти создается и мир сущностей, мир безликих архетипов, спокойное царство законов, мир идей, где индивидуальное становится несущественным.
Благодаря памяти возникает само представление об абсолютном бытии. Возникает идеал вечного бытия".
А.Н. Чанышев . "Трактат о небытии".
«Все изменяется, ничто не исчезает»
Анализ материала, из которого состоит человеческая психика, заставляет нас обратиться к рассмотрению феномена памяти, так как именно память организует весь психический опыт.
В содержательном аспекте, память - есть совокупность эталонов или следов, хранящих информацию. Феномену памяти в психологии посвящено огромное количество работ. Большинство авторов исследовательских подходов солидарны в том, что в памяти существуют определенные эталонные образования, своего рода ячейки, где в течение определенного времени в зависимости от скорости угасания следов или вследствие интерференции со стороны вновь поступающей в память информации, сохраняются знания о прошлом. Кардинальное расхождение во мнениях обнаруживает себя при обсуждении вопроса, что собой представляют эти следы или эталоны памяти, какова их природа. И, по всей видимости, это самые коварные вопросы в психологии памяти. Как, например, человек идентифицирует свое вкусовое ощущение и опознает как знакомое ему? Знать о том, что это ощущение уже было испытано в прошлом, можно только при условии, если помнишь это ощущение. И только на основании этого субъект способен произвести сличение актуального ощущения с тем психическим содержанием, которое соответствует памяти об этом ощущении. Определить нечто как знакомое можно только в результате сопоставления с соответствующим следом памяти. Но ведь актуальное ощущение, равно как и образ, эмоцию и мысль, вообще невозможно ни с чем сличить, так как ощущения, образы, мысли, аффекты могут быть сравнимы только с себе подобными психическими образованиями, то есть, ощущение может сличаться только с ощущением, образ с образом и т.д. Но в том-то и дело, что в актуальном времени не может существовать двух ощущений, двух образов, двух эмоций и т.д. В каждом "здесь и сейчас", когда происходит опознание, субъект обнаруживает соответствие или несоответствие переживаемого опыта опыту прошлого, хотя при этом, сам прошлый опыт в настоящем не представлен в том виде, в котором он был пережит. Пережито человеком что-либо может быть только единожды. Психическое пространство настоящего занято актуальным психическим содержанием, которое вопреки всей немыслимой сложности процесса сличения может опознаваться как хорошо знакомое из прошлого опыта. Сами ощущения, образы, эмоции и чувства, мысли , то есть, осознаваемые продукты психической активности человека, в памяти не содержатся и, потому, не могут составлять содержание прошлого опыта. Они возникают в результате работы аппарата сознания и являются всегда актуальными, всегда существующими в наличный момент психического настоящего. Как же тогда объяснить опознание вкусового ощущения, которого в памяти нет, но которое, тем не менее, легко узнаваемо? На мой взгляд, опознание ощущений, константность восприятия и представления, привычность тех или иных эмоциональных паттернов реагирования, понимание того, что уже ранее было понято, то есть, вся феноменология узнавания как мнемического процесса объясняется, исходя из необходимого допущения о том, что существует единая инвариантная семантика этих языков, своего рода "глубинная семантическая структура". Опыт психического отражения кристаллизуется в амодальной модели мира в виде смысловой констелляции . И эта модель может существовать только в памяти, а не в восприятии, представлении, мышлении, внимании, воле, поскольку посредством указанных процессов и механизмов она строится. Целостность психики при ее гетерогенности может получить теоретическое обоснование благодаря признанию положения о смысловом субстрате психического.
Надо сказать, что, рассуждая подобным образом, я не претендую на оригинальность. О том, что информация хранится в памяти в виде смысловых структур, хорошо известно исследователям мнемических процессов. Вот к какому выводу, например, приходит И. Хофман : "Для построения образа объективной реальности требуется интеграция разделенных в пространстве и времени, но объективно связанных между собой сведений. Такая интеграция осуществляется в форме семантической организации разрозненных данных в целостные структуры..." (153) Автор подвергает критике теорию двойного кодирования Паивио (1969, 1971), согласно которой информация об окружающем мире хранится благодаря работе двух систем: невербальной (образной) и вербальной. Вербальная система репрезентирует знания в виде понятийных единиц, которые соответствуют языковым элементам. Невербальная система хранит сенсорные воздействия. Таким образом, Паивио допускает существование разнородного содержания памяти: понятийные единицы (семантическая информация) и сенсорные элементы (сенсорная информация). Однако, предположение о существовании двух видов репрезентации не является оправданным. Хофман справедливо отмечает, что и "вербальные стимулы воспринимаются только посредством сенсорных воздействий. Они представляют собой такие же "картинки", как рисунки или фотографии. Между процессами кодирования, обеспечивающими восприятие слова "дерево" и рисунка дерева, нет существенных различий. В обоих случаях для распознавания этих стимулов необходимо преобразование сенсорных воздействий в описание признаков." (154) То есть, другими словами, всегда имеет место перевод информации, содержащейся в сенсорном воздействии, в ее смысловой аналог. Даже если предположить, что вербальные стимулы запоминаются исключительно посредством системы семантического кодирования, минуя предварительные стадии обработки информации (что само по себе просто непредставимо), а образная информация запоминается до этапов семантического кодирования, было бы весьма затруднительно доказать, что воспринятая в образном виде информация в том же виде и хранится в памяти. На мой взгляд, верифицировать последнее утверждение в эксперименте принципиально невозможно, так как знания о том, в каком виде сохраняется в памяти информация, мы можем получить лишь в результате воспоминания испытуемого, воспоминания той информации, которая в какой-то определенной форме была ранее предъявлена. Вполне можно согласиться с Хофманом , который считает, что идея о существовании двух систем репрезентации "ведет в тупик". "...Образная и семантическая репрезентации по содержанию неотличимы друг от друга." (155) Положение о том, что независимо от характера стимуляции воспринятая информация сохраняется в памяти в качестве смыслового материала как раз легко подтвердить экспериментально. Так, если испытуемому предъявить стимульный ряд, составленный из рисунков или слов, которые обозначают хорошо известные предметы, и после запоминания попросить опознать те стимулы в наборе, где произведена замена рисунка словом и наоборот (например, слово "стул", предъявленное в стимульном ряду, заменить рисунком стула в наборе, предъявленном для опознания), то испытуемый практически не замечает такой замены (156). Как при запоминании изображений, так и при запоминании вербальной информации происходит осмысление значения стимула. В том случае, когда в качестве стимулов используются синтаксически различные вербальные сообщения, но имеющие идентичное содержание, испытуемые также при воспроизведении не делают разницы между ними. Например, предложение "Борис подарил Берте розы" идентифицируется методом узнавания как стимульное, хотя таковым было предложение "Берта получила от Бориса в подарок розы" (157).
Представления о смысловой природе мнемических следов разделяют и когнитивно ориентированные психологи. П. Линдсей и Д. Норман указывают: "Память записывает и хранит смысл." (158) Узнавание ранее воспринятой информации будет тем эффективнее, чем более наличная информация схожа по смыслу с запомненной. Д. Норман считает, что знания в памяти структурированы в виде определенных смысловых блоков. Одним из таких блоков является "семантическая сеть", в которую объединяются разрозненные смысловые данные в связанное целое. В семантические сети включаются "узлы" и "отношения". "Узел" в сети является некоторым смысловым содержанием, "отношение" - это связь между этим содержанием и определенным понятийным классом. В свою очередь, классы могут дифференцироваться на подклассы.
Еще одним блоком хранения информации являются "схемы", представляющие собой пакеты или организованный комплекс знания. Схемы содержат как знание, так и правило его использования, могут быть общими и специальными (159). На мой взгляд, в подходе Нормана понятия "семантические сети" и "схемы" являются настолько родственными, что их с трудом можно "развести". Собственно, и сам Норман показывает тесную связанность семантических сетей и схем и считает возможным представлять содержание схем семантической сетью. Тогда непонятно, в чем состоит функциональное отличие этих блоков памяти. Норман усматривает их отличие в том, что они представляют собой разный уровень обобщения знания, хранящегося в памяти. Схема является более крупной единицей знания (160). Но, по всей видимости, и семантические сети могут строиться на основе разноуровневых отношений между классами понятий и включать в себя как частные элементарные узлы, так и узлы более высокого порядка обобщения. Думается, что дифференциация понятий "семантическая сеть" и "схема" в концепции Нормана не имеет достаточного теоретического обоснования. Еще одной формой представления информации в памяти является "сценарий". В отличии от схемы, сценарий интегрирует знание не о самих событиях, а о последовательности событий. Тем самым, сценарий является такой семантической структурой, которая объединяет в единое смысловое целое ряд действий, явлений, событий, которые связаны друг с другом в пределах определенного интервала времени. "...Сценарий - ...модель прототипного знания последовательности событий." (161) Человек обладает множеством сценариев; благодаря им он имеет руководство к действию, оказываясь в различных ситуациях. Но в силу того, что каждая ситуация уникальна, Норман приходит к выводу, что сценарий заключает в себе прототипное знание (162). По моему мнению, можно было бы выделить и какие-то иные формы смысловых структур в памяти, которые отражали бы информацию, полученную человеком о тех или иных связях, отношениях, аспектах действительности. Однако, полагаю, что детализация и стремление непременным образом довести наши представления о структуре содержания памяти до крайней степени формализации, совсем не обязательны. Напомню, что смысл имеет множество своих областей, и сами эти области могут быть организованы и как семантические сети, и как схемы, и как сценарии. Причем, все перечисленные семантические структуры сами представляют собой совокупные области смыслов, в свою очередь имеющие свои области смыслов. Для целей настоящей работы вопрос о том, как организована смысловая информация в памяти, не является столь существенным. Куда важнее утвердить мнение о том, что сама информация имеет смысловую природу и никакую другую. Поскольку только такая позиция позволяет объяснить как процессы опознания, так и феномен понимания, без которого опознание невозможно.
Убедительные доказательства существования смыслового субстрата мнемики дают случаи феноменальной памяти. Пример феноменальной мнемической способности был описан А.Р. Лурия (163). В течение многих лет Лурия исследовал память выдающегося мнемониста Шеришевского, который мог запоминать любой материал в неограниченном объеме, независимо от того, каков характер этого материала и сохранять в памяти запечатленную информацию в течение неограниченного времени. Во всяком случае, Лурия описывает беспрецедентный опыт, когда точное воспроизведение списка из нескольких десятков слов произошло спустя 15 - 16 лет после запоминания. Интерес представляет то, как Шеришевскому удавалось спустя такое время вспомнить, и всегда с неизменным успехом, нужную информацию. Вот как описывает А.Р. Лурия последовательность мнемических действий в момент воспроизведения информации, которая запоминалась Шеришевским десятки лет назад: "...Ш. садился, закрывал глаза, делал паузу, а затем говорил: "да-да... это было у вас на той квартире... вы сидели за столом, а я на качалке... вы были в сером костюме и смотрели на меня так... вот... я вижу, что вы мне говорили..." - и дальше следовало безошибочное воспроизведение прочитанного ряда." (164) Поразительно даже не то, что Шеришевский был способен помнить об огромном массиве информации продолжительное время, а то, что сама стимульная информация, предъявляемая в опытах, зачастую была нарочито бессмысленной. Например: псевдослова ("намасавана" или "ванасанована"), бессмысленные слоги, слова на незнакомом иностранном языке. При запоминании этих, казалось бы не поддающихся осмыслению стимулов Шеришевский проявлял такую же эффективность, как и при запоминании знакомых слов русского языка. Но это всегда было возможным только вследствие приписывания этим стимулам некоторого смысла, произвольного наполнения слышимых звуков или видимой графической формы определенным предметно - смысловым содержанием. Так, бессмысленное слово "самасавана" запоминалось только благодаря тому, что Шеришевскому удавалось (удавалось поразительно легко) придать этому сочетанию букв определенный смысл. Приведем точный самоотчет самого Шеришевского. "Какая простота! От ванны отходит крупная фигура купчихи ("сама"), на которую накинут белый фартук ("савана"). Я уже стою около ванны; вижу ее спину. Она направляется к зданию, где Исторический музей." (165) Десять псевдослов, составленных из бессмысленного чередования одних и тех же слогов ("наванавасама", "насамавамана", "маванасанава" и т.д.) были воспроизведены без предварительного предупреждения через 8 лет, без затруднений и без единой ошибки. Аналогичным образом Шеришевский запоминал поэтические тексты на иностранном языке и сложные искусственные (ничего не значащие) математические формулы. Лурия так объясняет способность Шеришевского к запоминанию бессмысленных стимулов: "Ш. оказался принужден превращать ... ничего не значащие для него слова в осмысленные образы. Самым коротким путем для этого было разложение длинного и не имеющего смысла слова или бессмысленной для него фразы на ее составные элементы с попыткой осмыслить выделенный слог, использовав близкую к нему ассоциацию. В таком разложении бессмысленных элементов на "осмысленные" части (осмысленными они становились только для самого Шеришевского, по прежнему не имея никакого конвенционального значения. - А.А.) с дальнейшим автоматическим превращением этих частей в наглядные образы (курсив А.А.). Ш., которому пришлось ежедневно по несколько часов тренироваться, приобрел поистине виртуозные навыки. В основе этой работы... лежала "семантизация" звуковых образов; дополнительным приемом оставалось использование синестезических комплексов, которые и тут продолжали "страховать" запоминание" (166). Хочу заметить, какую последовательность когнитивных операций выстраивает Лурия , анализируя технику запоминания бессмысленных стимулов, которую использует Шеришевский. Сначала происходит семантизация и только затем осмысленные части материала превращаются в наглядные образы. Пример феноменальной памяти Шеришевского доказывает, что иначе, как в смысловом виде информация в памяти не сохраняется. Подтверждением тому можно считать и другие описанные в литературе случаи выдающихся мнемических способностей (167).
Надо считать вполне резонными возражения тех, которые, признавая осмысленный характер произвольного запоминания, полагают, что всю феноменологию памяти нельзя сводить исключительно к опосредованным волей, а значит и сознанием, формам запечатления. Известно, что при непроизвольном запоминании перед субъектом не стоит мнемическая задача. Его актуальная психическая активность локализована в русле, определяемом иными текущими познавательными целями. Несмотря на это, субъект способен запоминать, а в ряде случаев эффективность непроизвольного запоминания даже превышает эффективность произвольного. Однако, как убедительно показали экспериментальные исследования П.И. Зинченко , трактовка непроизвольного запоминания как непосредственного, автоматического, случайного, не контролируемого сознанием запечатления является в корне неверной. Зинченко экспериментально показал, что непроизвольное запоминание зависит от характера деятельности, в которую актуально включен человек. Иными словами, непроизвольное запоминание - есть продукт этой деятельности. В свою очередь, такой вывод позволил Зинченко вывести весьма существенное в методологическом плане следствие, касающееся природы психического отражения. Он указывал: "Любое психическое образование... является не результатом пассивного зеркального отражения предметов и их свойств, а результатом отражения, включенного в действенное, активное отношение субъекта к этим предметам и их свойствам. Субъект отражает действительность и присваивает любое отражение действительности как субъект действия, а не субъект пассивного созерцания." (168) Фактически, выраженная в такой позиции мысль означает, что психически здоровый человек в состоянии сознания, независимо от того, на что направлено его внимание (ведь в факте непроизвольного запоминания субъект не ориентирован на решение мнемической задачи), является всегда по отношению к внешнему миру субъектно настроенным, познавательно заинтересованным, созидающим этот мир в актах осмысленной деятельности.
Близкие положения выраженной выше точки зрения относительно смыслового субстрата мнемики защищают Смирнов И.В., Безносюк Е.В., А.Н. в своей работе "Психотехнологии: Компьютерный психосемантический анализ и психокоррекция на неосознаваемом уровне." (Москва, 1995). Они базируются на том положении, что любая воспринятая информация является для субъекта отражения информацией семантической: "либо она уже имеет психосемантический эквивалент, либо, в случае новизны стимула, такой эквивалент сразу образуется за счет выделения общих признаков с возможными коннотатами. Так возникает смысл сигнала." (169) Поскольку вся ранее полученная информация хранится в памяти, последняя представляет собой многомерное семантическое пространство, которое в содержательном аспекте заполнено семантическими элементами, "изменчиво связанными между собой". Многомерность памяти авторы видят в том, что один и тот же элемент может одновременно существовать в различных семантических сетях. Об этом я говорил ранее, введя понятие "область смысла". Опираясь на анализ семантической природы памяти, указанные авторы формулируют ряд положений, лежащих в основе предложенной ими концептуальной модели психики. Приведу лишь несколько из этих положений, которые, главным образом, касаются рассматриваемой в настоящей главе темы.
...
8. Всякая однажды воспринятая семантической памятью информация приобретает психосемантический эквивалент, совокупность которых, накапливаемая по мере развития особи, и составляет суть явления отражения, т. е. внутреннюю картину мира.
9. Процесс памяти непрерывен: нельзя разорвать его, кроме как разрушив материальный субстрат памяти." (170)
Практически все положения данной модели согласуются с тем, что уже было ранее сказано. Однако следует отметить то обстоятельство, что признание смысла в качестве собственного субстрата памяти не является самоценным. Почему именно смысл может выступать содержательным элементом опыта, зафиксированного в памяти? Почему так существенно для объяснения явлений сознательной жизни принятие смысла в качестве онтологической основы психики? Мне представляется очень важной задача интеграции в одном концептуальном построении идеи о смысловом характере памяти и представлений о функциях, реализуемых сознанием, чья специфика не может мыслиться вне природы того материала, из которого строится мир психической реальности. В последующих главах будет предложен вариант такой интеграции, исходя из главного постулата: при анализе психики нельзя изолировать друг от друга материал, структуру и функции.
Что мы понимаем?
Предметом понимания единственно может выступать смысл. Надо сказать, что понять и означает "смыслить" (171). Психическое пространство - это пространство смыслов. Психические процессы строятся из смыслового материала. Семантический вакуум - это состояние психической смерти. Психика не терпит семантической пустоты. То, что было ранее осмыслено и не предполагает дальнейшего понимания, из сознания исчезает. Для того, чтобы сознание работало в нормальном режиме, нужен постоянный приток информации из окружающей мира. Потребность в получении новой информации является едва ли не самой важной для функционирования сознания. Существенным является даже не сам по себе факт получения информации. Должен существовать информационный баланс между человеком и внешней средой. Если взаимодействие между сознанием и средой нарушается, то это может привести или к информационной перегрузке, или к информационному дефициту, что одинаково негативно сказывается на психофизиологическом состоянии человека. Разнообразие сенсорной информации является важным условием нормального функционирования психики. Получены многочисленные свидетельства негативного влияния нахождения человека в условиях сенсорной депривации на протекание психических процессов. Эксперименты по сенсорной депривации показывают, что нахождение человека в стимульно - обедненной среде уже через непродолжительное время вызывает деструкцию психических функций. В ходе таких экспериментов, испытуемых помещают в специальные камеры, которые обеспечивают почти полную сенсорную изоляцию или же создают условия, при которых действует однообразная стимуляция. Например, включают мерный монотонный звук, на глаза испытуемому надевают очки, пропускающие лишь слабый свет, а на ноги - специальные цилиндры, блокирующие тактильную чувствительность. По прошествии нескольких часов испытуемые, как правило, просят остановить эксперимент, т.к. переживают состояние прогрессирующей тревоги, внутреннего дискомфорта, теряют пространственную ориентацию. Отмечаются также нарушения способности концентрации внимания, нарушения памяти. Опыты по частичной изоляции показали, что изоляция отдельных участков тела от воздействий внешней среды приводит к нарушению тактильной, болевой и температурной чувствительности в этих местах. У тех испытуемых, которых подвергали длительное время воздействию монохроматического света, появлялись галлюцинации.
Нарушение оценки длительности временных промежутков, вплоть до потери чувства времени, чувство одиночества, подавленность, немотивированная агрессия, ослабление самоконтроля - вот далеко не полный перечень тех негативных последствий, которые имеют место в условиях изоляции в стимульно - дефицитной среде. Видимо, неслучайно одиночные заключения являются наиболее суровым наказанием в исправительной практике.
Ощущения субъективно переживаются только в процессе изменения состояния взаимодействия между раздражителем и рецепторным участком. Подтверждением значимой роли изменений в психической жизни человека могут являться факты утраты восприятия стабилизированных изображений на сетчатке глаза и стабилизированных предметов (кольцо, часы) относительно рецепторного участка тела. Монотонный звук уже через короткое время перестает субъектом осознаваться. В диапазоне сенсорно - перцептивных форм отражения к аналогичным феноменам следует отнести потерю вкусовой чувствительности к тем вкусовым агентам, что в течение какого-то времени вызывали свойственные им вкусовые ощущения; утрату обонятельной способности при различении запаха, который на протяжении некоторого времени окружает человека. Таким образом, чувственное отражение возможно благодаря изменению во взаимодействии субъекта отражения и отражаемой реальности .
Изменение является своего рода априорным условием, делающим возможным эффекты сенсорно – перцептивного отражения. Б.Г.Ананьев подчеркивал, что продукты психического отражения в своих домыслительных разновидностях являются, фактически, производными по отношению к эффектам отображения изменений в субъектно – объектных взаимодействиях. Он отмечал, что все формы чувственного отражения, к которым он относил ощущение, восприятие, представление, нельзя отрывать от их содержания, то есть, «отражения движущейся материи».
П.Ф. Каптерев считает, что сильное страдание или наслаждение, которые сопровождаются концентрированным вниманием к предмету переживания, в ряде случаев могут приводить к растворению в собственном переживании и через это - к исчезновению последнего. Этим, возможно, объясняется наступающая апатия после долгого страдания. Внимание, становясь однопредметным, предельно фокусируя сознание на чем-то одном, заключается, по мнению Каптерева , "в простом переживании известного состояния со всецелым погружением в него. Человек весь уходит в переживание положения и более ничего не делает, ни о чем не думает не только постороннем переживаемому состоянию, но даже и о том, что переживает, что поглотило его внимание" (П.Ф. Каптерев, 1889). (172)
Иными словами, отражение строится на основе эффектов изменения состояния субъектно – объектного взаимодействия в процессе чувственного отражения. Потерю чувствительности вызывает не только дефицит информации, но, прежде всего, отсутствие изменения в характере взаимодействия между человеком и средой. Только через изменение возможно психическое отражение. Отсюда следует важный вывод: стабилизированные относительно психики явления сознанием не обнаруживаются . Органы чувств, тем самым, теснейшим образом связаны с органами движения. Неподвижный глаз слеп. Неподвижная рука перестает быть орудием познания. Иначе говоря, моторные процессы непрерывно участвуют в ходе построения психической проекции объектов. Моторика встроена в познавательные контуры сознания.
Необходимость изменений обуславливает не только эффекты осознания в диапазоне чувственных форм отображения реальности. В психологии мышления хорошо известен феномен семантического насыщения. Так, если какое-то слово повторять подряд несколько десятков раз, оно субъектом обессмысливается, хотя, понятно, что вследствие этого оно не утрачивает своего значения, так как значение принадлежит слову. Интересно, что психологами до сих пор не предложены сколь-либо состоятельные объяснения этого феномена. Ссылка на то, что многократное повторение слова или фразы вызывает привыкание, только усложняет проблему, так как в этом случае требует объяснения сам механизм такого привыкания. Привыкание как объяснительный принцип сам нуждается в объяснении. Вопрос не в том, возникает ли привыкание, потому что воспринимается многократно действующий стимул или сам стимул расценивается как неизменный по причине привыкания. Необходимо понять как явление закономерное тот эмпирический факт, почему стимульная информация, лишенная новизны, уже однажды осмысленная, перестает осознаваться в дальнейшем аналогично тому, как это происходило раньше.
Ранее уже было отмечено, что человек как носитель сознания есть, прежде всего, существо понимающее. Какие бы формы отражения и взаимодействия с миром мы ни рассматривали, всюду мы можем обнаружить те или иные эффекты понимания. Понять же можно только нечто осмысленное, при этом смыслы не лежат вне человека, человек привносит их в отражаемую реальность. Если даже представить себе что-то, не подлежащее осмыслению, то это всегда понимается (осмысляется) как нечто бессмысленное. Непонимание всегда является результатом акта понимания непонимания (173). Понимание в моей интерпретации - это не только интегральный, результирующий эффект мышления, это и эффект всякого восприятия (вспомним теорию "бессознательных умозаключений" Г. Гельмгольца ), это и эффект сличения смысла, производного от значения поступающей информации с семантическими следами памяти, то есть эффект узнавания, это и эффект построения вторичного образа представления. Понимание, возникающее в процессе общения людей друг с другом, также, естественно, возможно только при условии работы смыслопорождающих механизмов. Другой для субъекта познания, общения и деятельности всегда выступает как некий "текст" (в общеупотребительном значении этого слова), как носитель знаковой информации (речь и ее темп и тембр, мимика, поза, внешний облик, мелодия движения, "температура" взгляда и т.д.). Субъект общения всегда пытается интерпретировать этот "текст", осмыслить его, исходя из собственных гипотетических представлений. Поэтому, понять Другого - это понять себя в отношении к Другому, так как смыслы, приписываемые другому человеку представлены только в самом субъекте отражения и могут быть лишь означены в процессе коммуникации (174). Понять актуальные мотивы, эмоциональный настрой, ожидания другого человека можно только исходя из собственного опыта понимания. А это значит, что о психическом мире другого человека мы можем судить только как о собственном психическом содержании. Мы знаем о том, что переживает и чувствует другой человек исключительно на основании того, что мы переживаем и мыслим в отношении к тому, что переживает и мыслит Другой. Чтобы попасть во внутренний мир Другого, мы должны заглянуть внутрь себя. В каких случаях понимание Другого не приращается? В соответствии с защищаемым мной положением любой вид стимуляции, в том числе и социальные воздействия, перестают осознаваться в том случае, если они лишены для человека смысла. При этом смысл - есть монопольная собственность субъекта. Поэтому эффект понимания зависит от работы смыслопорождающих механизмов. Представим себе довольно распространенную ситуацию многолетней жизни двух людей в браке и предположим, что это такие люди, которые подтвердили все ожидания относительно друг друга, которые стали "неизменным стимулом" относительно друг друга. Согласно логике предыдущих рассуждений, то, что теряет новизну, в более широком контексте является неизменным относительно прошлых своих состояний, перестает наполняться новым смыслом, а, значит, и перестает пониматься, так как стабилизированный смысл из сознания исчезает. Если партнеры в браке не открывают друг в друге новое, перестают удивлять друг друга, становятся предсказуемыми, привычно узнаваемыми, они теряют взаимный интерес, так как интересоваться можно только тем, что имеет элемент новизны, что не укладывается в стереотипное, то есть, уже реализованное, понимание. Это совсем не означает, что общение предполагает постоянные радикальные изменения в поведении партнеров. Общаясь с Другим, человек способен (хотя эта способность, по всей видимости, имеет свой ресурс) воспринимать близкого, вступая с ним во взаимоотношения, всякий раз по-новому, открывая новые грани его личности или, иначе, каждый раз перепонимая его, хотя личность партнера по коммуникации может вообще не иметь никаких граней.
Большинство исследователей, занятых изучением психологии личности, одним из важных отношений человека в системе его взаимосвязей выделяют отношение к собственному "Я". Говоря об отношениях "Я" - "Я", мы пытаемся понять парадоксальную ситуацию, когда "Я" как субъект познания пытается понять "Я", выступающее в качестве объекта познания. Другими словами, человек выступает для себя как текстовое образование, и настолько, насколько этот текст сложен, неизвестен, насколько он вызывает напряжение в стремлении к пониманию, настолько, по всей видимости, человек принимает себя, обнаруживает свою жизненность и, тем самым, преодолевает конечность своего существования, всякий раз выходя за пределы самого себя. В противном случае, он теряет чувство собственного "Я", теряет интерес к себе, болезненно переживает одиночество, испытывает скуку в общении с самим собой. В.В. Налимов отмечает: "выход из драматизма поиска нового порождает скуку. Скука может стать нестерпимо скучной" (175). По мнению Э. Фромма , в современном технократическом обществе скука является постоянным спутником большинства людей. Причем, Фромм характеризует скуку не только как хронический недуг, состояние депрессии или как результат недостимулирования, но и как "патологию нормальности". "...Состояние обычной, "нормальной" скуки, как правило, человеком не осознается. Многие люди умудряются найти ей компенсацию, сознательно стремясь в суете сует утопить свою тоску," (176) - указывал Фромм . Видя в феномене скуки наиболее страшное гуманитарное зло, Фромм полагает, что в современном мире "одна из главных целей человека состоит в том, чтобы "убежать от собственной скуки". Только тот, кто правильно оценивает интенсивность реакции на ничем не компенсируемую скуку, может представить себе силу импульсов, которые способны вызывать скуку."(177) Пути компенсации скуки поистине неисповедимы. Так, А. Тоффлер приводит примеры бегства от скуки, которые сегодня едва ли кого-то могут удивить, что уже само по себе может служить неоптимистичным диагнозом нынешнего состояния человечества: еврейские дзен - буддисты, playboy - клубы, кинотеатры для гомосексуалистов, психоделические церкви, клубы обмена женами в Калифорнии, богатые люди, разыгрывающие бедность, программисты, зависящие от ЛСД, а также "амфетамины и транквилизаторы, гнев, изобилие, забвение. В основном забвение." (178) В одной из своих работ ("Анатомия человеческой деструктивности"), написанной в 1973 году, Э. Фромм приводит данные, согласно которым в США около 2 миллионов людей "находят главный интерес в том, чтобы заниматься сексом в смешанных группах, среди которых не должно быть супружеских пар" (179). В этом стремятся найти спасение "усталые семьи". Бывают и более экзотические образцы аномальных проявлений стремления побороть скуку. Приведу лишь один случай, описанный Фроммом : один подросток (NB! - психически здоровый) бросал довольно крупные камни на крышу своего гаража и пытался "поймать" их головой, когда они скатывались с крыши. "Он объяснял, - пишет Фромм , - что для него это была единственная возможность хоть что-то почувствовать . Он уже пять раз пытался покончить собой, причем он наносил себе сам ножевые раны в самые уязвимые места, а затем сообщал об этом ... так, что его успевали спасти. Он настаивал, что чувство боли давало ему возможность хоть что-то пережить." (180) Данные, доказывающие разрушительные для человека последствия скуки, приводят и психофизиологи. Pen а считает, что скука способна привести даже к такому заболеванию, как рак (181). Но избавиться от скуки можно только открывая себя заново, находясь в поиске иных смыслов, желая испытать новый опыт понимания.
У читателя может возникнуть вполне законный вопрос: "А какое отношение описанные свидетельства разрушительного значения для человека состояния депривации имеют к памяти, да еще и к рассмотрению последней в связи с феноменом времени?" Резюмируя все сказанное относительно роли изменений в субъектно - объектных отношениях, можно сделать следующий вывод: если изменение состояния взаимодействия между человеком и отражаемой реальностью является необходимым условием самого существования психической проекции этой реальности, следовательно, возможности сохранения прошлого опыта в памяти должны быть обусловлены когнитивными механизмами отражения времени, так как в явлении изменения заключена природа времени .
Только благодаря восприятию времени, в более широком смысле слова, его отражению посредством познавательных процессов, происходит и отражение того, что изменяется с течением времени. Иными словами, отражение изменения (можно также говорить об отражении движения) является первичным по отношению к отражению самой воспринимаемой, представляемой или мыслимой реальности. В этом смысле в памяти хранятся следы отражения изменения объектов отражения. Динамика этих изменений в интервалы времени различна в зависимости от того, на каком уровне психического происходит отражение.
Если память запечатлевает и хранит смыслы прошлого опыта отражения, и само отражение объективной реальности производно по отношению к эффектам отражения физического времени, за которое происходит последовательная смена состояний объекта отражения, следовательно, организация памяти может быть понята только исходя из представления о психическом времени, в котором существует смысловая реальность.
Одним из первых на связь памяти и отражения времени указывал Аристотель в работе "О памяти и воспоминании", хотя попытки осмыслить феномен времени предпринимались уже в период досократиков (182). По Аристотелю , отражение времени происходит только посредством отражения движения, так как время - есть свойство движения. Оценка изменений, происходящих в течение некоторого интервала времени, и есть, по сути, оценка самого этого интервала времени. По Аристотелю , "через посредство памяти и на основе движения объективное физическое время воспроизводится в субъективном психическом времени как свойстве души" (183). "Ощущение происходит от внешних предметов, а припоминание - из души, направляясь к движениям или остаткам их в органах чувств." (184) Таким образом, еще задолго до осознания связи между памятью и отсчетом времени, Аристотель соединил в единое концептуальное целое понятия об отражении движения, посредством которого воспринимается время изменения объекта отражения, и, как следствие этого, сам объект отражения, и память о событиях, происходящих в прошлом. Фактически, этим Аристотель показал, что пространство и время не могут являться априорными условиями познания, так как душа отражает время и неразрывно связанное с ним пространство (185), только вследствие отражения изменения состояния объекта отражения. По этой причине воспоминание об объекте, которое, по Аристотелю , происходит "из души", имеющей след прежнего отражения внешнего предмета, также включает в себя это исходное условие отражения, а именно: отражение движения. Поэтому воспоминание о событии - это и воспоминание о том, как это событие происходило в прошлом, а не только что это за событие.
153. Хофман И. Активная память. М., 1986. С. 275.
154. Хофман И. Указанное сочинение. С. 133 - 134.
155. Хофман И. Указанное сочинение. С. 134.
156. Хофман И. Указанное сочинение. С. 57.
157. Хофман И. Указанное сочинение. С. 58.
158.Линдсей П., Норман Д. Переработка информации у человека. М., 1971. С. 417.
159. Норман Д. Указанное сочинение. С. 70.
160. Норман Д. Указанное сочинение. С. 69.
161. Норман Д. Указанное сочинение. С. 78.
162. Норман Д. Указанное сочинение. С. 75, 78.
163. Лурия А.Р. Маленькая книжка о большой памяти. В кн.: Романтические эссе. М., 1996.
164. Лурия А.Р. Указанное сочинение. С. 17.
165. Лурия А.Р. Указанное сочинение. С. 38.
166. Лурия А.Р. Указанное сочинение. С. 32.
167. Солсо Р.Л. Когнитивная психология. М., 1996. С. 269 - 272.
168. Зинченко П.И. Непроизвольное запоминание и деятельность. / Психология памяти. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, В.Я. Романова. М., 1998. С. 474.
169. Смирнов И.В., Безносюк Е.В. Журавлев А.Н. Психотехнологии: Компьютерный психосемантический анализ и психокоррекция на неосознаваемом уровне. М., 1995. С. 68.
170. Смирнов И.В., Безносюк Е.В. Журавлев А.Н. Указанное сочинение. С. 72.
171. Словарь современного русского литературного языка. Т. 13. М. - Л., 1962. С. 1450.
172. Цит. по: Дармашев Ю.Б., Романов В.Я. Психология внимания. М., 1995. С. 234.
173. Агафонов А.Ю. Homo Paradocses: Штрихи к портрету. // В печати.
174. "Возможность постигнуть другого, - считал Дильтей , - одна из самых глубоких теоретико - познавательных проблем... Условие этой возможности состоит в том, что в проявлении чужой индивидуальности не может не выступать нечто такое, чего не было бы в познающем субъекте." (Цит. по: Гайденко П.П. Категория времени в буржуазной европейской философии истории ХХ века. // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С. 247 - 248.)
175. Налимов В.В. Спонтанность сознания. М., 1989. С. 178.
176. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 213.
177. Фромм Э. Указанное сочинение. С. 213.
178. Тоффлер А. Футурошок. СПб., 1997. С. 10 - 11.
179. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 215 - 216.
180. Фромм Э. Указанное сочинение. С . 218.
181. Pena, de la, A.M. The Psychobiology of Cancer. Automatization and Boredom in Health and Disease. New York. 1983. P. 233.
182. Известное гераклитовское изречение: "Нельзя в одну и ту же реку войти дважды" означает, что мир представляет собой не совокупность вещей, а постоянные изменения, череду последовательных событий. Идея изменения, непрекращающегося движения, вечного становления является центральной в философии Гераклита Эфесского.
183. См. Веккер Л.М. Психика и реальность: Единая теория психических процессов.. М, 1998. С. 509.
184. Аристотель . "О душе". / Собрание сочинений в 3 т. М., 1984. Т. 1.
185. Известно, что Эйнштейн использовал одно понятие: "пространство - время".
Назад | Содержание | Вперед