К числу сложных врожденных реакций человека относится подражание — непроизвольная имитация действий другого индивидуума. Закрепление в человеческом сообществе реакции имитации может быть связано с необходимостью осуществлять ориентировку в поведении друг друга, выполнять то, что ныне называется актами социальной перцепции. Известно, что перцептивные акты строятся на основе уподобительной активности; есть факты, подтверждающие гипотезу, выдвинутую нами совместно с М.В. Бороденко, что положение об уподобительности правомерно и по отношению к процессам межиндивидуального восприятия (М.В. Бороденко, 1988). Далее, можно предположить, что если первые проявления неординарного (то есть заключающего в себе те или иные новые в глазах окружающих людей моменты) поведения могут производиться вне всякой связи с другим индивидом, безотносительно к другому, то на основе подражательных реакций этого другого индивида они превращаются в предмет направленной трансляции. Действительно, проследим, что происходит после того, как другой индивид повторил действия первого. Если такой акт воспроизводства осуществляется в условиях контакта с первым (а подражание предполагает ситуацию контакта), то первый индивид, в силу действия того же механизма подражания, повторяет действия второго индивида, а значит, выполняет свои же собственные действия, только отраженные в поведении другого. Человек парадоксальным образом превращается в имитатора самого себя. Он подражает своим подражателям, реализуя то, что может быть названо кольцом самоподражания (самоимитации). Наконец, поскольку сама реакция подражания филогенетически зафиксирована как безусловная (А.В. Бандура, Б.Ф. Поршнев и др.), она выступает как своего рода подкрепление, мотивационная поддержка рождающейся инструментальной реакции,—конструирование нового, из случайного момента жизнедеятельности индивида превращается в предмет направленного действования, возвращающегося к себе в общении. Творчество и общение выступает теперь в качестве взаимообусловленных ориентаций субъекта, приобретающих силу стремления.

Рассмотрим некоторые примеры. В недавних исследованиях было показано, что ребенок, улыбаясь, как бы “рассчитывает” на ответную улыбку взрослого, а если этого н е происходит, переживает фрустрацию (О.В. Баженова, 1980). Как поступает взрослый, видя, что ему улыбается ребенок? Может ли взрослый “устоять” и не ответить улыбкой? Если и да. то, по-видимому, лишь при определенных нарушениях эмоциональной сферы или в случае специальной установки “на безответность”, как это было в упомянутых выше исследованиях. Видя улыбку взрослого в ответ, ребенок улыбается вновь и т.д. Кольцо самоподражания замыкается...

Улыбка ребенка, таким образом, “социальна” не только в том отношении, что она представляет собой непроизвольное подражательное действие, но и в том, что ребенок направленно использует се в качестве способа получения ответной улыбки (повторяемой в новой улыбке). Она имеет для него инструментальный характер побуждения взрослых к общению. Ребенок теперь улыбается непосредственно данному взрослому, его улыбка приобретает адрес.

Нам представляется важным отметить, что вообще многие первоначально импульсивные акты ребенка пролонгируются взрослыми. Еще одним примером может служить хватательное движение руки ребенка, не достигающее цели. Рука взрослого преодолевает необходимую дистанцию до предмета (фрагмент продолженности) и сжимает предмет (фрагмент воспроизводства) и только после этого желанная вещь оказывается в руке у ребенка. Ход освоения предметного действия ребенка разделяется, таким образом, на ряд этапов: собственное движение (выступающее как инициативное, “подхватываемое” затем взрослыми), продолжение и частичное воспроизведение его взрослыми, подражание взрослому, оказывающееся по существу опосредствованным “самоподражанием”. Та же закономерность проявляется в области становления развернутых речевых высказываний: ребенок произносит слово, взрослый повторяет его и достраивает до фразы, на основе чего у ребенка постепенно складывается в ответ на вновь произнесенное им “пусковое” слово—необходимость продуцировать тот или иной ситуативно адекватный вариант предложения. Подобная разделенность активности между ребенком и взрослым в ходе обучения отмечалась еще Л.Н. Толстым. В психологии идея разделения функции между ребенком и взрослым и постепенного “вращивания” первоначально разделенной функции в психику ребенка впервые была четко сформулирована Л.С. Выготским. Современную реализацию этой идеи мы встречаем в целом ряде глубоких и оригинальных исследований (В.В. Давыдов, И.А. Зимняя, В.В. Рубцов, В.П. Панюшкин и др.). Подчеркнем, что если речь идет именно о начальных стихийных формах научения ребенка, а не о его целенаправленном обучении, то начало этого пути интериоризации составляет активность самого ребенка, которая воспроизводится в своих существенных чертах взрослыми и в этом воспроизведении возвращается ребенку; и тот, в свою очередь, повторяет действие вслед за взрослым, привнося что-то свое; взрослый подхватывает и т.д.

В проведенном под нашим руководством исследовании С.Г. Максимовой (1993) показано, что познавательная активность детей при выполнении ими заданий, допускающих как “творческий”, так и “нетворческий” уровни выполнения, существенно выше при использовании взрослыми таких приемов, как “эхо-реакция” (повторение слов ребенка), чем в случае .обычных для воспитателей: оценок, советов, наставлений и т.п. (Р<0,025).

Порождение себя как субъекта в этой цепочке выступает как самоценная активность индивида. Действуя, он получает возможность как бы увидеть себя в зеркале воспроизводящей активности другого. Ответное подражание последнему осуществляется непосредственно,—ведь это, по существу, подражание самому себе, своему собственному действию, отраженному в другом человеке. В этом-то и заключается механизм подкрепления, мотивационной поддержки субъект-порождающих актов. Они возвращаются к себе, и само возвращение—в актах подражания другому—выступает как своего рода вознаграждение за выход в область неизведанного и непредрешенного.

Существенно, что правило взаимоследования распространяется, по-видимому, лишь на такие действия, которые представляют собой отклонения от стандарта, превосходят норму и т.п. В ведущихся нами совместно с А.Д. Грибановой исследованиях волевого поведения детей, замечено, что ребенок уклоняется от имитации действий взрослого, когда тот демонстрирует ему образцы волевого поведения, требуемого ситуацией (в экспериментах по известной схеме насыщения). Эти результаты аналогичны фактам из работ Е.В. Субботского, который предлагал взрослым на виду у детей осуществлять акты просоциального поведения: дети игнорировали их в качестве образцов. В случае же неординарных (выходящих за границы требуемого) проявлений активности других людей такое поведение “подхватывается”, что мы наблюдали в специальных исследованиях, посвященных этому вопросу, совместно с А.Н. Скряпой (один испытуемый на глазах у другого по просьбе экспериментатора выполнял “немотивированно” рискованные действия, что в последующих сериях вело к пробуждению склонности к риску у тех, кто ранее был свидетелем этого). Заразительны, таким образом, примеры не любого, а именно надситуативного поведения.

В отличие от прагматических актов, награждением здесь является само вознаграждаемое действование, и на “опрос: “зачем человек поступает так?” следует ответ: “чтобы вновь поступать также!”. Таким образом, смысл порождения себя как субъекта заключается именно в том, чтобы существовать в этом качестве впредь, возвращаться к себе, выходя за пределы себя. (Видимо, в этом разгадка заповеди, кажущейся парадоксальной: “И нужно ни единой долькой // не отступаться от лица, // но быть живым, живым и только,// живым и только—до конца”,—Б. Пастернак. Начало строфы содержит в себе как бы некое отрицание заключительных двух строк, но противоречие, конечно, мнимое: речь идет о равенстве себе в своей неповторимости).

Предположим, однако, что человек не встречает поддержки в лице другого, активность первого не вопроизводится, не воссоздается другим человеком. Кольцо самоподражания таким образом, разомкнуто. И тогда на первый план выступает новая форма активности. Имеются в виду действия (предметные, коммуникативные),которые нацелены на стимуляцию резонансных проявлений активности другого лица. В этом случае мы и говорили выше о персонализации как особой форме активности человека. (Другим лицом, опосредствующим этот возврат к себе, может быть и идеальный другой,—в виде вполне конкретного лица, с которым первый вступает в мысленный диалог, или так называемого обобщенного другого). Процессы персонализации также самоценны, как и процессы порождения индивидом себя в качестве субъекта. Так же как и последний, они замкнуты на себя,—возвращаются к себе по восстановленному с их помощью кольцу самоподражания.

Помимо персонализации, к субъект—воспроизводящим формам активности относится еще и рефлексия. Происхождение рефлексии обусловлено, по-видимому, тем, что не всегда предъявленное другому (то есть подлинная субъектность индивида) возвращается неискаженным в ответных действиях другого лица. Рефлексия как особая форма активности направлена, таким образом, на преодоление несоответствия между транслируемым и возвращенным. Она—так же как и другие рассмотренные формы активности—самоценна. В ее основе—эффект резонанса,—возвращенности действия к самому себе.

Итак, перед нами—взаимосвязанные, переходящие друг в друга процессы порождения и воспроизводства человеком себя как субъекта.

Итак, мы можем еще раз вернуться к вопросу о том, что составляет психологическое содержание целеполагания, свободы, целостности, развития,—как атрибутивных характеристик субъектности человека.

Свобода. Таков совершенно особый акт целеполагания, когда целью человека становится полагание себя как причины изменений, привносимых в мир. Целеполагание здесь выступает как самополагание человека. Существуют такие формы активности, в которых момент свободы выступает явственно,—это проявления активной неадаптивности человека: предпочтение действий с непредрешенным исходом, мотивационную основу которых образует сама непредрешенность (например, в актах неадаптивного риска человек остро переживает свою причинность по отношению к возможному действию; “острые ощущения”—это острота самопереживания человека в момент выбора и самого действия). Активно выходя в область непредрешенного, человек принимает на себя ответственность за исход, проявляя тем самым свою “причинность” в качестве субъекта действия (свое авторство); соотнося задуманное и осуществленное, человек устанавливает состоятельность своего бытия как субъекта; в актах подобного соотнесения рождается его “рефлексивное Я” (“Я в себе и для себя” и “Я в другом и для другого”).

Целостность. Она—в переживании самотождественности человека, когда он выходит за границы предустановленного. Единство между различными гранями бытия человека достигается тем, что в актах самотрансцендентности он свободен от диктата особенных потребностей своих, которые могут противостоять друг другу; выходя за границы изведанного и предрешенного, он как бы оказывается на “ничьей земле”, которая со временем становится достоянием всех.