1.
Наука, и, в частности психология, отличается от любой другой сферы человеческого познания одним несомненным достоинством — присущей ей рациональностью. Рациональные образцы знания, технологии логических обоснований, конструирование идеальных объектов (к которым относится, кстати говоря, и сознание), мысленный эксперимент, а также выработанные в естественных науках императивы опытной проверки теоретических построений — все эти завоевания западно-европейской мысли характеризуют специфику научной онтологики и позволяют научный дискурс выделять среди прочих путей познания: житейского, практического, интуитивного, художественного, религиозного, мистического. Наука в той степени представляется увлекательным и осмысленным предприятием, в какой ограниченный человеческий разум способен претендовать на поиск истинного знания. Понять реальность в том качестве, в котором она существует независимо от собственных пристрастий, психобиографии, интеллектуального вкуса ученого, - в этом состоит главная задача научного творчества. И в этом смысле, между естественнонаучным и гуманитарным способами познания существует принципиальное сходство: ученый, какой бы парадигмы он не придерживался, стремится приблизиться к достоверному пониманию природы изучаемой реальности. Собственно, наука есть попытка разгадать правила игры, которую ведет с нами природа. Другое дело, что естественники и гуманитарии используют разные способы обнаружения этих правил, по-разному ведут себя в этой игре и, оценивая собственный успех, применяют совершенно разные критерии.
Естественнонаучно - ориентированный исследователь выигрывает только в случае, если он разгадал, хотя бы в общем виде, принципы, которыми руководствуется природа. Но поскольку природа по своей разумности во много раз превосходит человека, на долю последнего выигрыш выпадает не часто. Поэтому в естественных науках не так много фундаментальных законов. Закон есть выигрыш ученого в игре с природой. Если закон трактовать как правило, установленное природой, то, понятно, что законы могут только открываться, а не придумываться, так как они уже есть до того момента, когда в игру включается ученый.
Гуманитарий никогда не проигрывает в этой игре. Он искренне верит в свой собственный блеф (если он настоящий ученый) и убежден, что придуманные им правила игры являются на самом деле руководящими принципами, которым следует изучаемая реальность. Если же гуманитарий не претендует на научную истину, а выражает лишь свое частное мнение, он просто не осознает себя ученым. Логическая целостность теории и признание ее научным сообществом – два важнейших критерия оценки результатов гуманитарной игры. Отсутствие законов в гуманитарных науках, и в гуманитарной психологии, в частности, является демонстрацией равнодушия природы по поводу амбиций гуманитарно-настроенного ученого. Это не говорит о том, что гуманитарная теория не может быть правдоподобной. Просто специфика гуманитарного знания не позволяет выслушать мнение природы. Это мнение выражается в экспериментальном факте. Гуманитарий, не имея возможности эмпирически проверить рациональную модель реальности, вынужден приписывать собственную логику самой природе, тем самым, игнорируя ее мнение. Природа, в ответ, игнорирует желание исследователя получить надежные доказательства истинности своей теории. Гуманитарию ничего не остается, как признать свой выигрыш. Он вынуждено оказывается прав.
Естественные науки ищут причины явлений (ищут ответ на вопрос «Почему?»), гуманитарные – приписывают им смысл (отвечают на вопрос «Зачем?»), но, так или иначе, любая наука стремиться понять основания феноменов. Почему есть что-то и почему нет ничто ? Как возможно явление? Что делает его необходимым? Наука – это дорога для тех, кто ответы на подобные вопросы ценит несравненно дороже любого результата всех других игр, в которые играют люди.
Научное знание, и в особенности, естественно - научное, является, рафинировано рациональным, ибо оно выражено в таких способах описания и объяснения природы явлений, которые являются понимабельными на всем пространстве корреспонденции знаний. Рационализм есть наиболее надежное, хотя и не единственное, основание разработки научной теории, в рамках которой, описывается феноменология, и формулируются законы, действующие в предметной области познания. Безусловно, эмпирика дает нам материал для познания, но форма понимания эмпирических феноменов, угол зрения задаются рациональными моделями знания. Но поскольку, научная рационализация есть не больше, но и не меньше, чем теоретическая проекция изучаемых явлений, она не может являться абсолютно верной, поэтому и существуют альтернативные пути познания, которые дополняют собой научные методы. Наука не просто может себе позволить, но, как отмечает Ф. Франклин, она "обязана выносить за скобки многомерность реальности, отграничивать реальность... Поэтому проекция (с реальности) более чем оправдана. Она необходима. Ученый должен сохранять видимость, будто он имеет дело с одномерной реальностью".(1) Любое теоретическое сооружение есть модель исследуемой реальности, а не ее точная копия, хотя бы в силу того тривиального факта, что теория строится средствами языка. И, понятно, что не только история философии есть критика языка. Язык является естественным ограничителем наших представлений о реальности, в том числе, и психической реальности. По сути, то, что мы можем сформулировать в виде рациональных положений и составляет наше знание. Во всяком случае, только такое знание подлежит критическому осмыслению, а, следовательно, и процедурам верификации. Кроме этого, не все научные аномалии могут быть рационализированы. Многие фундаментальные проблемы науки, как то: происхождение Вселенной, строение микромира, проблема пространства-времени, происхождение жизни на Земле, возникновение многоклеточного организма из оплодотворенной клетки, проблемы старения, сознания, свободы воли и т.д., до сих пор, при всей колоссальной мощи современной науки остаются нерешенными. По мнению автора революционной теории в лингвистике Н.Хомского, научные вопросы можно разделить на два вида: проблемы, которые потенциально можно разрешить, и тайны, которые всегда останутся тайными. «Ученые, - констатирует Хомский, не добились совершенно никакого прогресса, исследуя такие вопросы, как сознание и свободная воля. …У нас нет даже плохих идей» (См.Дж.Хорган «Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки». Спб., 2001, стр.247, 248).
Некоторые теории не выдерживают эмпирической проверки, другие не допускают такой проверки. Неизбежным следствием ограниченности нашего знания являются релятивистские настроения даже в среде физиков. Невозможность проверки эмпирической состоятельности теории уже не является однозначной причиной ее игнорирования. И все же… Невозможность абсолютной рационализации реальности, наличие очевидных, а в некоторых областях науки неустранимых, пробелов в нашем знании не упраздняет саму возможность научного познания. Разве не наука обеспечила неоспоримые успехи в медицине и сфере высоких технологий, ………………. И хотя рационализм имеет свои ограничения, научное знание является наиболее достоверным, наиболее правдоподобным.
2.
Характеризуя состояние современной отечественной психологии, можно выделить несколько тенденций в ее актуальном развитии:
1. Центробежная тенденция , связанная с дальнейшей дифференциацией психологического знания, дроблением предметной области психологии, размыванием ее границ, что сопряжено с увеличением количества локальных, узконаправленных эмпирических исследований, результаты которых, подобно элементам плохо выполненной мозаики, не укладываются в целостную картину научно-психологического знания. На сегодняшний день сильная теория в психологии отсутствует. А именно она могла бы служить системообразующим ядром отраслей психологического знания. Диффузия предметной области грозит психологии потерей ее собственных оснований, оснований, которые имеет любая, уважающая себя наука. Сомнительные альянсы, «внебрачные связи», в которые охотно вступает сегодня психология, производят на свет экзотические вещи наподобие, астропсихологии, ведической психологии, виртуальной психологии и т.п. Множится количество прикладных направлений. Видимо, не следует удивляться, если завтра заявят себя «психология игры в гольф» или «психология токарного дела». Легкость образования новых ответвлений психологической науки порой оборачивается конфузами. Так, формально возникает новое «направление» и при этом многие хотят его представлять, но не знают, как именно им это хотеть.
Справедливости ради, следует отметить, такое положение дел сложилось не «вдруг». Еще Л.С.Выготский предостерегал от распада психологии на различные типы наук (Л.С.Выготский, 2000). Когда Выготский писал о том, что «психология беременна общей дисциплиной, но еще не родила ее», он, фактически, призывал к систематизации накопленных психологией эмпирических фактов и ревизии исследовательских подходов на почве общетеоретической дисциплины (Л.С.Выготский, 2000, стр.18-20). Правда, в отличие от 20-х годов ХХ века в настоящее время уже не наблюдается тендирования прикладных отраслей психологии в сторону общепсихологической дисциплины, что в качестве симптома кризиса в психологии расценивал Л.С.Выготский. Доминирование дифференциации по отношению к интеграции психологического знания очевидно, и, на сегодняшний день, заметно невооруженным взглядом. Создается впечатление, что чем быстрее прогрессируют прикладные области психологии, тем глубже становится методологический кризис. Сейчас, наверное, никто не отважится с уверенностью утверждать, что психология продолжает еще вынашивать свою общепсихологическую дисциплину.
2. Инерционное действие в сознании нынешних академических психологов, теоретических постулатов классиков отечественной науки. Прежде всего, я имею в виду Л.С.Выготского, А.Н.Леонтьева и Б.Г.Ананьева. Ученики их учеников стремятся, по-прежнему, развивать, ставшие уже каноническими, положения их теорий. Казалось бы, в чем здесь порок, если ученые идентифицируют себя с той или иной научной традицией, с определенной психологической школой? Беда состоит в том, что полноценное, а не аномальное развитие науки возможно только при условии появления новых мощных теорий, построенных на новых основаниях, теорий с более сильным объяснительным потенциалом. Без сомнений, новое знание должно строится на базе достижений прошлого. В противном случае, едва ли было бы возможно развитие научной мысли. Но только новые теории задают вектор развития науки, определяют доминирующее направление и специфику интеллектуальных поисков. Вообще говоря, любая наука в своей онтологии представлена теориями, концепциями, парадигмами исследований. Много ли теорий получило известность в последней четверти 20-го века? Этот вопрос сам по себе очень симптоматичный, ведь как без методологии, в качестве которой в отечественной психологии долгие годы считался марксизм, не существует науки, так и без науки, реализуемой в образцах теоретического знания, не может строиться практика, в том числе, естественно, и психологическая практика, если мы говорим о психологии. Взаимоотношения между психологической наукой и психологической практикой - это тема отдельного обсуждения. Эти взаимоотношения очень сложные, тонкие, парадоксальные. Без научных теорий профессиональная деятельность психологов-практиков невозможна. И вместе с тем, никакое научное знание не определяет позитивные результаты деятельности психологов, в том числе и тех, кто практикует психотерапевтические интервенции. Вместе с тем, очевидно, что психология представляет собой двухэтажное здание, правда в настоящее время, не пойми кем, населенное. Фундаментом его являются методологические основания науки как общие принципы ее построения. Именно в рамках общей методологии психологии должны быть разработаны проблемы границ научно-психологического познания, определения предмета, исследовательских парадигм и собственного статуса дисциплины в системе научного знания. Первый этаж этого здания — теоретическая психология, воплощенная в подходах, концепциях, теориях. Второй этаж занимает психологическая практика, задача которой очевидна — оказание реальной, а не декоративной, как это зачастую происходит, психологической помощи.
3. Научный нигилизм по отношению к психологии самих психологов профессионалов . Если сами психологи, главным образом практикующие, не понимают отличие теоретической психологии от психологической феноменологии на уровне эмпирики, то, что говорить о тех, кто не принадлежит к этому профессиональному цеху.
Я полагаю, что, выше названные тенденции можно расценивать как синдромы болезни психологии. Форма этой тяжелой, но надеюсь, не смертельной болезни, могла бы быть определена как инфляция рационализма . Факт того, что психология развивается, еще не свидетельствует о ее здоровом состоянии. Развитие может быть и патологическим. Я бы охарактеризовал развитие современной отечественной психологии не как эволюцию или инволюцию, а как иноволюцию , понимая под этим развитие вширь, а не вглубь.
О том, что психология находится в кризисе, сказано слишком много слов. Только ленивый не критикует ее за многочисленные методологические и методические грехи. Тот коллапс, в котором оказалась современная отечественная психология, есть прямое следствие обесценивания рационализма. Можно называть разные причины сложившейся ситуации.
Во-первых, общее состояние российского общества, характер культурного фона на котором разворачиваются глобальные преобразования во всех сферах жизнедеятельности. Россия в сегодняшнем ее состоянии представляет собой свалку сомнительных, авантюрных, а часто, и явно губительных идей. Мистика, материализованная в деятельности огромного количества сект, «работе» экстрасенсов, биоэнергокорректоров, астрологов и разного рода ясновидящих оказалась составной частью общей идейной атмосферы, царящей в обществе. В силу чего, грань между рациональностью и иррациональностью уже видится не столь отчетливо. При этом с грустью следует констатировать, что слив интеллектуальной мути до сих пор продолжается.
Вторая причина связана с разочарованием в объяснительных возможностях старых теорий, в утрате их подлинной авторитетности. Пролонгированное действие в умах представителей научного сообщества теорий начала и середины 20 века делает современную психологию заложницей прошлого. Возможно, действуют и иные причины. Так, Юревич, например, считает, что именно позитивистское перенапряжение привело к когнитивному диссонансу в самой науке. (Псих.жур. Т.21 номер 2000). Пытаясь походить на строгие науки, психология не выдерживает напряжения и фактически допускает возможность антирационалистических форм представления психологического знания. Недоверие позитивизму было спроецировано на рационализм в целом.
Что же необходимо сделать, чтобы инфляция рационализма была купирована и психология получила новые источники развития? Ведь все хотят, чтобы здание психологии радовало всех своим изяществом и неповторимостью. Все хотят гордиться своей наукой.
3.
Полагаю, что теоретической психологии необходимо вернуться к тому предмету исследований, с которого она собственно и началась, как самостоятельная и отличная от философии область знания. В.Вундт и Э.Титченер, их явный противник В.Джеймс и представители Вюрцбургской школы по многим пунктам имели расхождение во взглядах, но в том, что сознание является предметом психологии, они были единодушны. Состав, устройство и работа сознания — вот что должно направлять исследовательский интерес академической психологии. По сути три основных вопроса определяют ориентиры общепсихологического направления в психологии:
При этом важно отметить, что состав и структура сознания не могут являться предметом эмпирического исследования. Ни в каком эксперименте мы не имеем дело с самим содержанием или структурой сознания. Первичными данными анализа служат всегда эффекты функционирования сознания.
Все эффекты, с которыми мы сталкиваемся при проведении экспериментальных исследований есть эффекты работы сознания, так как экспериментировать с испытуемым, который бы не находился в каком либо состоянии сознания просто невозможно . Реакции на экспериментальные воздействия, вербальные ответы или определенные выраженные ментальные и моторные действия есть проявления функционирующего сознания. Само понимание необходимости выполнения экспериментальной задачи есть активность сознания, так как о сознании можно лишь говорить в отношении к тому моменту времени, когда реализуется тот или иной способ понимания. Вся экспериментатика современной психологии есть, таким образом, сфера эмпирических исследований деятельности сознания. Эффекты, обнаруженные в таких исследованиях, сенсорные эффекты, эффекты константности, эффекты гештальта, эффекты фигуры на фоне, психомоторные эффекты, описанные еще Ф.Дондерсом, эффект когнитивного диссонанса, незавершенных действий, мнемические эффекты, эффекты внимания, эффекты генерации, инсайта, социально-психологические эффекты, например «канального фактора», эффект ореола или выученной беспомощности и другие многочисленные эффекты есть результаты работы сознания.
В настоящее время, как никогда, необходима разработка общепсихологической теории сознания. В рамках этой теории следует формулировать законы функционирования сознания, так как работа сознания, очевидно, регулируется определенными законами. Человек, обладая свободной волей, тем не менее, не свободен в установлении законов деятельности собственного психического аппарата. Законы психической активности заложены природой, их открытие и формулировка создаст основания для построения психологии по канону жестких наук, хотя надо понимать, что применение естественнонаучной парадигмы еще не обеспечивает превращение психологии в строгую, естественнонаучную дисциплину в ее традиционном понимании.
Теоретическое представление о сознании должно строиться таким образом, как если бы сознание не зависело от конструкции мозга, строения нервной системы и физиологии организма, с одной стороны, и социологии микро- и макроокружения человека, с другой. Физиологические и социальные процессы находятся за пределами предметной области психологии, если, конечно, эту область очерчивать феноменологией психического. Это не означает, что сознание эмпирического субъекта не испытывает на себе внешних влияний. И состояние мозговой активности и социальные факторы оказывают влияние на работу сознания отдельного индивидуума. Но в теории сознания не сознания эмпирических субъектов: Иванова, Петрова, Сидорова или Фрейда являются предметом изучения. В теории не только допустимо, но и необходимо игнорировать влияние на работу сознания факторов внепсихической природы . На эмпирическом уровне, повторюсь, эти факторы имеют место. Но работа сознания не сводится к этой обусловленности. Сознание в зеркале психологической теории — это идеальный объект .
Законы, управляющие активностью сознания, никогда эмпирически не наблюдаются. Наблюдаются эмпирические проявления этих законов. По существу, паттерн понимания закона является продуктом теоретической идеализации.
Отчасти прав В.М.Аллахвердов [2000, …] в том, что не существует отдельно законов, лежащих в основе восприятия, памяти, мышления, законов, регулирующих активность человека в социальном пространстве. Да, есть законы универсальные, общие для любых форм работы сознания, которые, между тем, могут иметь специфику, например, модальную, на уровне частной реализации. Но, могут быть и частные законы функционирования сознания, относящиеся только к отдельной сфере психики. Едва ли, например, психофизические законы могут быть обобщены на всю феноменологию сознания.
В настоящее время необходимо систематизировать всю накопленную в психологии эмпирику, включая известные результаты исследований, проведенных в самых различных областях психологии. Систематизация, обобщение эмпирического материала возможны, только если эмпирика будет увидена через призму определенных законов, в просвете этих законов, законов работы сознания. На мой взгляд, это единственный способ перехода от описаний к объяснениям. (Такой позиции я в полной мере обязан В.М.Аллахвердову, чьи революционные работы наглядно показывают возможность создания объяснительной психологии.) Описания, конечно, сами по себе важны и необходимы. Представление о составе и структуре психики не может носить характер объяснения. (Хотя мы можем при этом объяснить свое описание). Объяснению подлежат продукты активности сознания. Это: вербальные, любого свойства моторные реакции, продукты деятельности, а также физиологические проявления, если последние рассматривать как эмпирические индикаторы изменений, происходящих в психике. Через объяснение эффектов работы сознания мы можем выйти на понимание механизмов работы, то есть тех механизмов, которые, хотя и обеспечивают конечные результаты деятельности сознания (эффекты осознания), самим сознанием не осознаются.
Эмпирические данные, в том числе и результаты экспериментов, не являются фактами науки. Фактами научного знания их делает наше объяснение, рационализация. Объяснение природы эмпирических эффектов есть, по сути, установление законов их происхождения. Без законов экспериментальные науки не существуют. Открытые законы вызывают уважение к науке. Именно на этом пути может быть преодолен эмпирический хаос и, возможно, психология начнет центростремительное движение к своему системообразующему основанию.
Для чего человеку дано сознание? Как возникает сознание в процессе антропогенеза? Как оно возникает в онтогенезе?
Если допустить (а какие-то допущения неизбежны), что сознание предназначено для порождения смыслов в процессе познавательной деятельности и их реализации в русле человеческих форм взаимодействия с миром: поведении, общении, деятельности, то в чем заключаются условия, делающие необходимым возникновение у человека сознания? Вследствие чего рождается сознание? Обладает ли сознанием только человек или же им наделены и другие живые существа? Если на последний вопрос давать утвердительный ответ, то почему тогда человеку понятен только язык собственного сознания?
Надо признать, что по сей день, нет удовлетворительных ответов на эти вопросы. Если сознание порождает само сознание, то оно должно существовать до своего возникновения, что абсурдно. Вместе с тем, трудно представить себе, что происхождение человеческого сознания носит случайный, недетерминированный характер, что оно не имеет эволюционного оправдания, или что его функциональные цели установлены непостижимым для нас метасознанием, реализуемым на других биологических или иных носителях. Если действительно человеческое сознание производно от сознания более высокого порядка, то тогда следует признать невозможным вариант научного решения вопроса, поскольку все, что мы понимаем соразмерно нашему сознанию. Сам феномен сознания оказался бы «по ту сторону» научного познания. В любом случае, природа субстрата возможного, нечеловеческого сознания человеком не может быть понята, в противном случае, мы бы имели дело с тем же сознанием, носителями которого являемся сами.
Что же послужило доминирующей причиной возникновения сознательных форм жизни? Какие эволюционные задачи этим решаются? Подобные "проклятые" вопросы, по всей видимости, всегда будут стимулировать движение философской и научной мысли. Одно вполне ясно: продуктами сознательной деятельности могут быть образы (первичные, вторичные), переживания, мысли и т.д. А поскольку, это не только результаты работы сознания, но и частные формы последнего, можно сказать, что сознание порождает само себя, но, ... уже, будучи существующим.
Объяснения возникновения сознания на основе биологической целесообразности, понимаемой как эволюционная необходимость, которая диктуется требованиями приспособления к изменению средовых условий, вызывают известные сомнения и их едва ли можно признать удовлетворительными. Хотя, такие объяснения достаточно популярны и принимаются многими, в том числе и крупными психологами (здесь достаточно назвать имя В.Джемса , который расценивал сознание в качестве средства адаптации). Традиционно последовательную позицию при обсуждении вопроса о возникновении сознания занимает Э. Фромм : "Появление человека можно определить как возникновение той точки в процессе эволюции, где инстинктивная адаптация свелась к минимуму. Но человек появился с новыми свойствами, отличающими его от животного: осознанием себя как отдельного существа; способностью помнить прошлое, предвидеть будущее и обозначать предметы и действия символами; разумом для постижения и понимания мира и воображением, благодаря которому он выходит далеко за пределы своих ощущений." Другими словами, вместо ослабленных инстинктивных способностей к адаптации, у человека возникают механизмы сознательного отражения и регуляции своей деятельности. Но, если, не имея таких механизмов, прочеловек не может приспособиться к изменениям окружающего мира, биологически слаб перед усложнением средовых воздействий, то за счет чего возможно выживание? Ведь сознания, как аппарата адаптации еще нет, а биологические возможности приспособления уже исчерпаны. Э. Фромм , определяя человека как "самое беспомощное из всех животных", почему-то именно в этом обнаруживает основу его силы, момент открытия новых возможностей, подчеркивая, что именно "биологическая слабость ... служит первой причиной развития его специфических свойств" (2). Как биологическая слабость, сказочным образом, устанавливает причины для возникновения сознания не только непонятно, но и в высшей степени представляется фантастичным. Кроме этого, следует задаться вопросом: почему именно человек получил это приоритетное право - быть носителем сознания и почему морская свинка или дождевой червь не погибли без всякого сознания? "Животные ... прекрасно приспособлены к среде, - отмечает В.М. Аллахвердов , - они могут формировать сложные образы, выявлять закономерности и т.д. ... Мы не удивляемся, что слонов не надо обучать пить воду с помощью хобота, ласточку - строить гнезда, медведя - впадать в зимнюю спячку, ... а всех вообще живых существ - совершать дыхательные движения еще до появления на свет (например, сердце человеческого эмбриона начинает сокращаться задолго до рождения, когда еще нет крови, которую надо перекачивать)." (3) Другими словами, не имея сознания и руководствуясь наследственно заложенными программами поведения, животные не утрачивают приспособительные функции, и отсутствие сознания нисколько не мешает животным быть вполне адаптивными. Поэтому, при объяснении механизмов формирования сознания на основе биологической необходимости приспособления к средовым изменениям, апелляция к тому, что, мол, сознание позволяет выжить человеческой особи, не может быть признана логическим основанием доказательства. Здесь стоит привести мнение Ю.М. Бородая , высказанное относительно феноменологического подхода Э. Гуссерля : "...Истина в том, что общество - это не стадо, акт сознания - не рефлекс, человек - не обезьяна. Что сверх того - то от лукавого. Что можно еще к этому добавить? Только то, что происхождение сознания в ходе биологической эволюции можно поставить под вопрос.
Но человек, говорят оппоненты, не только является представителем биологического вида, он не только животное, а если и животное, то, по известному определению Аристотеля , "животное общественное". Социальный атрибут человека, вне всяких сомнений отличает его от любой твари, сколь бы разумна она ни была, однако, происхождение человеческой психики и возникновение сознания из сферы социальных отношений представляется также весьма проблематичным. Если судить о человеке далекого исторического прошлого, уже включенного в социальные отношения, то невозможно понять характер социального взаимодействия при том допущении, что люди не обладают сознанием. Хотя, надо отметить, это обстоятельство, по крайней мере, в отечественной психологии, явно не принималось во внимание. Более того, традиционно считалось, что именно в совместной деятельности, в деятельности по своему характеру производительной, а значит трудовой, человек приобретает свои подлинно человеческие качества. А.Н. Леонтьев полагал, что это настолько очевидно, что, иначе и быть не может. Считая аксиоматичным положение Ф.Энгельса: "труд создал самого человека", Алексей Николаевич не имел ни тени сомнения в том, что и другие должны верить в очеловечивающую силу трудовой деятельности. "Как известно (кому известно? - А.А.) , причиной, которая лежит в основе очеловечивания животноподобных предков человека, является возникновение труда и образование на его основе человеческого общества... Труд создал и сознание человека". Вероятно, Леонтьев знал, каким образом возник труд как специфически человеческая деятельность, то есть деятельность мотивированная (а мотив, как известно, есть осознанная потребность). Мне это не известно. Но, главнее, что мне неизвестно, как это может стать известно . Возьму на себя смелость утверждать, что и самому А.Н.Леонтьеву это не было понятно, по крайней мере, в "Проблемах развития психики" нет даже намека на разрешение загадки происхождения сознания на основе труда, совершаемого бессознательными существами. А.Н.Леонтьев , приняв за аксиому вышеприведенное утверждение, далее с поразительной легкостью развивает свою теорию антропогенеза. Итак, человека еще нет, но уже есть труд. Человек в отличительном, уникальном качестве, то есть в качестве носителя сознания, рождается в недрах трудовой деятельности. Затем совершенствование труда влечет за собой развитие мозга и органов чувств, что, в свою очередь, оказывает обратное стимулирующее воздействие на развитие форм трудовой деятельности и языка. Хотите - верьте, хотите - нет. Вот логика, которой придерживается Леонтьев . Чтобы смягчить весьма сильное утверждение относительно первичности труда и производности сознания, Леонтьев одну из важнейших предпосылок возникновения труда и основанного на труде общества (замечу: не сознания и основанной на сознании социальности) видит в существовании "весьма развитых... форм психического отражения действительности" у высших представителей животного мира. Все аргументы Леонтьева мало убедительны, так как, все равно остается непостижимо, как люди, еще не обладающие сознанием, уже способны к труду, а значит, и к совместной коммуникации. Естественно, сам А.Н.Леонтьев свою позицию считает неоспоримой, поскольку, по его собственному признанию "психическая тайна сознания" остается закрытой для любого метода, за исключением метода, открытого Марксом ." А.Н.Леонтьев хорошо усвоил уроки своих учителей, которые обладали эзотерическим знанием о том, как труд превращает обезьяну в человека. Вот лишь несколько показательных тезисов, в истинность которых, по всей видимости, необходимо безоговорочно верить с тем, чтобы открылась "психическая тайна сознания". "Сначала труд, а затем и вместе с ним (так затем , или вместе ? - А.А.) членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг..." (4) "Сознание... уже с самого начала есть общественный продукт, и остается им, пока вообще существуют люди". И, наконец, каноническое: "Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание".
Цели трудовой деятельности, социальные паттерны отношений могут быть поняты человеком только в случае, если он уже обладает сознанием. Никакая собственно человеческая, трудовая (что, по сути, является тавтологией, ибо невозможно представить даже самых умных антропоидов в процессе трудовой деятельности, которая мотивирована, регулируется посредством воли, предполагает ожидаемые цели, имеет свою стратегию и тактику, которая необходимым образом вписана в более широкий жизненный контекст особи) деятельность не может быть организована вне пространства социальной коммуникации. Только сформированное индивидуальное сознание способно отражать требования других людей. Именно благодаря сознанию человек понимает свои социальные функции и раскрывает свои роли в системе социальной коммуникации. Традиции, моральные императивы, общественные интересы, социальные нормы, образцы приемлемого поведения и общения усваиваются только в силу того, что человек является носителем сознания, субъектом познания и осмысленной деятельности. Социальное не причина, а эффект существования сознания. Само социальное предполагает в качестве своего условия опыт сознания, сознания с его когнитивными механизмами, позволяющими отражать социальные процессы и самоопределяться в социальном пространстве. Сознательная деятельность - деятельность, по определению, осмысленная (что не всегда означает, что она разумная), поэтому осмысленность социальным образованиям могут придать только люди с достаточно развитым сознанием. В уже упомянутой работе указывается, что если "в самом начале истории человечества еще не имеющие сознания люди уже умудрялись каким-то образом вступать в социальные отношения, беседовать между собой и т. п. ..., все равно остается загадочным, зачем этим, и так уже общающимся между собой людям, потребовалась способность нечто осознавать." (5) На самом деле, зачем?
Согласно еще одной точки зрения на проблему происхождения сознания, сознание (душа, дух) является венцом божественного творения, эманацией Божественной души в мир. Бог (Абсолют, Логос, Мировая Душа) - есть источник разумности человека, демиург его внутреннего мира. Понятно, что такой взгляд на природу возникновения сознания не требует логического обоснования, так как является принципиально неверифицируемым. Правда, это не означает, что подобные мнения не имеют какой-либо ценности (этической, эстетической или, например, для кого-то эвристической), но доказать или опровергнуть справедливость утверждений, опирающихся на религиозные или теологические основания, средствами логики невозможно. Поэтому не стоит искать черную кошку в темной комнате, тем более, когда не имеешь рациональных оснований допускать, что она там есть. По моему мнению, отношения человека с Богом (что, собственно, и составляет сущность религии), не могут являться предметом позитивного знания. В силу этого, возможны разного рода допущения, которые в той или иной степени несут в себе иррациональное начало. Одно такое допущение является общеизвестным и в рамках христианской традиции принято в качестве одного из важнейших догматов. Речь идет о сотворении мира и о сотворении человека Богом. Бессмысленно обсуждать, как было на самом деле. Это нельзя знать, в это можно только верить. Но если возможно верить в канонические истории церкви, то, возможно верить и в то, что не согласуется с учением церкви, так как возможность веры не определяет предмет веры, иначе бы абсолютно все верили в одно и то же. На самом деле мы наблюдаем обратную картину: кто-то верит в Бога, кто-то верит в себя, а кто-то верит, что не верит ни во что.
Будучи свободным, каждый человек волен выбирать (хотя, могут быть разные основания этого выбора, разный жизненный путь, ведущий к этому выбору, различные условия выбора) жить ему в мире с Богом или без. Не имеет значения, какая философская доктрина повесила бы свою этикетку на высказанное мнение, с позиции психологии важно одно: как чувствует, представляет, мыслит человек в своем собственном мире, мире, в котором Бог может рождаться только силой веры самого человека. Каждый человек, возводя здание своего мира, находится в процессе непрекращающегося становления. То, что сегодня невозможно, может быть исполнено завтра. Поэтому событие рождения Бога может случиться в жизни каждого. И по этой же причине легко потерять Бога в себе, так как его существование держится на духовном усилии человека. В течение жизни отмирают чувства, мысли, надежды, обиды… Может умереть и Бог.
При обсуждении проблемы возникновения сознания в антропогенезе, безусловно, мы сталкиваемся с исключительно серьезной эпистемологической проблемой. В настоящее время является вполне признанным, что человеческая история, то есть, история развития не просто чисто биологического вида, а, как указывает Б.Ф. Поршнев , "специфическая история" восхождения человечества началась 1,5 – 2 миллиона лет назад. Люди со всей полнотой человеческой специфики появились 40 – 35 тысяч лет тому назад, а окончательное оформление вида Homo Sapiens произошло 25 – 20 тысяч лет тому назад (6). Тем самым, фактически не менее 1,5 миллионов лет, по мнению палеонтологов, длился подготовительный период, во время которого формировались предпосылки возникновения сознания. Надо снова отметить, что сознание, происхождение которого объясняется на основе биологических факторов, есть не что иное, как функция мозга. Почему и как возникло сознание? Для чего это стало необходимым (ведь все, что обнаруживает себя в потоке жизни, является необходимым)? Это такие вопросы, которые пытается решить само сознание. Здесь сознание вопрошающего человека пытается найти источник себя, или, иначе, пытается понять себя в отношении причины себя, то есть, вскрыть самопричину. При этом, возможность такого поиска, существуя в каждый момент сознательной жизни, есть, вместе с тем, возможность самого сознания. Вот в чем, на мой взгляд, состоит принципиальная сложность выявления умопостигаемых причин рождения сознания. Сознание возможно в возможности сознания, и в актуальном состоянии сознания смысловое содержание сознания нерасторжимо связано с возможностью своего присутствия. Стремление понять происхождение сознания - есть ни что иное, как стремление определить возможность возможного сознания, ведь возможность должна быть возможной или невозможной. А если она возможна, а она, безусловно, возможна, так как факт присутствия сознания в эго - центрической системе неопровержим, тогда любые интенции понимания возможности возможности ориентируют на поиск первичных, предельно исходных причин происхождения. Но, как уже было сказано, эти первичные причины заложены в качестве возможности сознания в каждый момент сознательного психического настоящего. Таким образом, оказывается, что сознание в вопросе о возможности своей возможности возвращается к самому себе и тогда вопрос о происхождении сознания трансформируется в вопрос о самом сознании, о том, как оно устроено и каким образом оно есть то, что оно есть. Похожие идеи высказывал А.М. Пятигорский , отмечая, что мы не знаем, что такое сознание как таковое, и исходим из того, "что ничего, подобного сознанию, нет". И в этом смысле, указывает Пятигорский , сознание – не единственный феномен, который не может быть "объектом непосредственного знания". "Смерть, по-видимому, не может быть описана. Она не может быть описана, в силу того тривиального обстоятельства, что для ее описания надо быть живым, а, будучи живым, описать свою смерть невозможно." Аналогичное явление Пятигорский усматривает в онтогенезе языка, считая, что практически невозможно осознать, как человек за первые 3 – 4 года осваивает языковую стихию: "… практически получается так, что наступает время, когда он уже овладел элементами языка, и все попытки детерминировать "ситуацию овладения языком" какой-то начальной, исходной ситуацией, кажутся… абсолютно неплодотворными" (7). Иначе говоря, когда язык есть, он уже есть, когда смерть наступила, она уже наступила; до этого момента говорить о явлении в терминах вероятного существования или, как я уже выше упоминал, в терминах возможности возможности, едва ли окажется рациональным. Когда сознание есть, оно есть как возможность себя; возможность этой возможности должна существовать во временном отношении раньше, а, следовательно, a priori сознательному опыту. Однако, сознание не способно осознать то, что предшествует опыту сознания, то, что не являлось содержанием сознания. Другими словами, не "я мыслю, следовательно, существую" ("я осознаю, следовательно, существую"), а в силу чего "я мыслю, следовательно, существую" (в силу чего "я осознаю, следовательно, существую"), послужило бы исходным базовым постулатом эпистемологии. Однако, это было бы нелепо, так как в основаниях может быть заложено только нечто несомненное, обладающее достоверностью (замечу: не конвенциональностью, а достоверностью). На мой взгляд, все теории сознания, какого бы толка они ни были, должны начинаться с признания того факта, что сознание – есть уже нечто существующее, не пытаясь искать генетические корни сознания за пределами сознания. Надо принять сознание за наличествующее актуально знание о самом себе. И в пространстве этого знания нет смыслового содержания, относящегося к знанию о том, каковы причины самих знаний. Эти знания находятся по ту сторону сознания. Дано ли нам выйти за предустановленные границы? Возможно ли это? И если "да", то к чему это приведет? Если сознание способно, оставаясь сверхзагадочным феноменом, формулировать сложнейшие проблемы, в том числе и фундаментальную проблему собственного происхождения, может быть, когда-то будут найдены соответствующие масштабу поставленных проблем, столь же сложнейшие (а, возможно, наоборот, исключительно простые), решения. Однако не стоит особенно обольщаться: такие решения, которые, например, позволили бы разгадать тайну возникновения сознания, не могут быть выработаны коллективно, а единственно благодаря личным усилиям отдельных носителей сознания. Станет ли такое знание понятным социальному сообществу, в частности, научному, предугадать невозможно. Так или иначе, у явления должна быть причина. Это настолько же очевидно, как и то, что в настоящее время причины происхождения сознания нам не дано знать. Вместе с тем, сознание живет пониманием, и если нечто осознанно в качестве необходимости понимания, это не может не направлять ход сознательной жизни. Есть ли надежда поймать неуловимое – рожденное на заре человечества сознание? Загадка…
Назад | Содержание | Вперед