Прежде чем сформулировать понимание сути психологического закона, его видов и границ применимости, хотел бы сразу обозначить авторскую позицию, а затем постараться обосновать и конкретизировать её. Положение, на котором я настаиваю следующее: открытие законов в психологии является не только принципиально возможным, но и должно расцениваться как обязательное условие роста психологического знания, важнейший показатель развития психологии как опытной науки.
Несмотря на кажущуюся тривиальность этого соображения, следует отметить, что в научной психологии проблема законосообразных объяснений психологической эмпирики фактически не поставлена и, следовательно, не обсуждаются пути её решения. И для начала важно очертить эту проблему.
Вспомним историю. Начиная с середины 19 века усилиями физиологов Г.Гельмгольца, Э.Вебера, Э.Пфлюгера, Ф.Дондерса, психофизиков Г.Т.Фехнера и С.Стивенса, постепенно формировалась основа «новой области знания». Именно так В.Вундт представлял в середине 70-х годов 19 века «физиологическую психологию». Напомню, что термин «физиологическая психология» был синонимом «экспериментальной психологии». Все первые исследователи в психологии были ориентированы на естествознание. Именно с опорой на методологию естественных наук строилась психология как самостоятельное научное направление. Строгость естественнонаучной методологии, использование математического аппарата при выводе психофизических зависимостей, которые позже получили статус первых формализованных законов психологии, - все это, вопреки известному утверждению И.Канта о том, что психология никогда не станет истинной наукой, вселяло надежду. Успехи психофизиологии органов чувств, психофизики, исследований психомоторной активности человека давали основания считать, что психология как строгая наука возможна. Именно на этом довундовском, подготовительном этапе формирования психологии как естественной науки, были созданы предпосылки ее институализации, оформления в самостоятельную сферу научного знания о психической организации человека. В.Вундт, - и в этом его главная и несомненная заслуга как организатора научной психологии, - объединил усилия исследователей и предложил метод изучения сознания - интроспективный эксперимент. Известно, что именно метод - есть конституирующее начало для научного сообщества. Метод – это норма, регулятор научных исследований, поэтому можно уверенно утверждать, что профессиональное психологическое сообщество сложилось благодаря В.Вундту. Подчеркну, что независимость психология получила не благодаря гуманитарной традиции, сложившийся в философии, а как раз вопреки прочно укоренившемуся мнению, что человека, который сравним по своей сложности со Вселенной нельзя изучать как явление физического мира, то есть строгими естественнонаучными методами. Правда, скептики заявляли: для таких «аномалий» действительного мира, какими представляются сознание, воля, свобода человека нет релевантных процедур эмпирического исследования. Потому, мол, знание о человеке по сути своей является гуманитарным, то есть принципиально не проверяемом в независимом эксперименте. Ещё раз отметим, что если бы в Х I Х веке сохранилось инерционное действие такой позиции, то психологическое знание продолжало бы циркулировать в лоне философии. И трудно не согласиться с М.Г.Ярошевским, который отметил, что «свои «сертификаты» на независимость психология черпала, во-первых, в математике, во-вторых, в эксперименте», хотя «веками «обителью» психологии считалась философия».[] Таким образом, с момента возникновения и пожалуй до 1900 года (когда выходят в свет «Толкование сновидений» З.Фрейда и первый том «Психологии народов» В.Вундта), иначе говоря, в начальный этап развития психологической науки она была исключительно опытной, «чистой» наукой. Чтобы не уходить в сторону я не буду давать оценки последующему ходу развития психологии. Скажу лишь, что контрреволюция, совершенная Фрейдом и затем полная тривиализации психологического знания, произошедшая в теории бихевиоризма - не могли не изменить облик психологии, - она перестала существовать как наука с понятным, однородным предметом изучения и ясной методологией. Парадокс состоит не в том, что психология с начало ХХ века уже и гуманитарная наука и поэтому в методологическом смысле она не отличается от истории, музыковедения, или теории и истории изобразительных искусств. Мне кажется парадоксальным, что при требовании, которое, по крайней мере, уже в течение нескольких последних десятилетий явно или негласно принимается научным сообществом, а именно, требовании эмпирической проверки рациональных положений, психология рассматривается как наука гуманитарная. Сложившаяся практика представления результатов научно-психологических исследований показывает, что выполнение того или иного научного проекта предполагает проведение эмпирического исследования, а лучше собственно экспериментального исследования. Научные журналы по психологии, как правило, содержат описание результатов тех или иных эмпирических исследований. Но ведь экспериментальные исследования могут проводиться только в опытных науках! На мой взгляд, впервые в отечественной психологии этот парадокс осознал В.М.Аллахвердов (2000). Остается лишь констатировать: де-факто психология является естественной наукой, хотя де-юре проходит по ведомству наук гуманитарных.
Результаты любых экспериментальных исследований, есть эмпирические факты, которые должны получать объяснение посредством законов . Особо замечу: не законы нужно объяснять, т.к. законы открываются, а не придумываются, а объяснять эмпирику действием законов. Почему существуют те или иные законы - этот вопрос находится за пределами рационального знания. А вот почему эмпирический факт необходимым образом обнаруживает себя - это понять можно только, если мы законосообразуем эмпирические эффекты. На уровне разрозненных эмпирических проявлений нет никаких законов. Этим объясняется вся сложность выявления законных оснований в гуманитарной науке. Вот мнение авторитетного специалиста по теории объяснения К.Гемпеля: «...большинству объяснений, предлагаемых в истории или социологии, не удается включить явные утверждения о предполагаемых ими общих закономерностях» (К.Гемпель, «Логика объяснения» М.,1998г. …). Крупнейший методолог науки К.Поппер, в свою очередь, отмечает, что «в истории…есть множество тривиальных универсальных законов, которые мы принимаем без доказательства. Эти законы практически не представляют никакого интереса и абсолютно не способны внести порядок в предмет исследования» (К.Поппер, «Открытое общество и его враги» Т.ГМ 1992, стр.305). Уникальный объект исследования - будь то литературный или музыкальный текст, этическая система, определенное культурное событие - случаен. Случайное же, как известно, является антитезой закономерного. В рамках гуманитарной психологии не открыто никаких законов, т.к. эмпирический субъект, с присущей ему уникальностью явление историческое, то есть случайное. Естественнонаучная психология, поэтому не изучает природу персонификации эмпирического субъекта. Для него нет эмпирически целесообразных законов.
Закон, хотя и обнаруживается реальным ученым, но не является порождением его субъективной воли. Смысл закона инвариантен относительно познавательных сил, действующих в сфере научного знания, хотя форма закона, его логико - грамматическое представление произвольно.
Законы в психологии не могут быть установлены по отношению к реальным объектам изучения, а лишь в отношении к идеализированным объектам. Идеализированный объект существует только в рамках теории, поэтому логические конструкции, гипотезы, законы, все то, что составляет онтологию теоретического знания, приложимы только по отношению к нему. Представление, например, памяти в качестве идеального объекта, предполагает, что функционирование памяти (а законы описывают логику функционирования) законопослушно. Описание логики работы идеализированных объектов очищено от допущений о случайном вмешательстве побочных влияний, которые неустранимы в эмпирических условиях. При установлении закона мы не должны слышать эмпирический шум. Законы позволяют нам увидеть явление в рафинированном виде, т.е. в виде заведомо невозможным в действительности. Но если мы не понимаем через закон, мы ничего не понимаем в реальности, хотя повторюсь, законы устанавливаются не по отношению к реальным явлениям.
Идеализации, принятые в науке, требуют четко разграничивать теоретические и эмпирические понятия. Теоретические понятия, включаются в логические описания предмета изучения, в формулы законов. Сказанное не означает, что такие эмпирические понятия, как восприятие, запоминание или действие не могут использоваться при построении теорий. Но теоретический вес они получают только в случае установления определенной сферы применения тех законов, которыми объясняются явления, описываемые этими понятиями. И в этом случае они переходят в разряд теоретических. В любом случае, научно-психологическое понятие можно определить, только указав, как оно входит в ту или иную логически выстраиваемую закономерность.
Закон можно понимать как идентичное в явлениях. Было бы целесообразно выделить некоторые основания для условной классификации законов.
1. Способ вывода (установления):
Классическим примерами дедуктивного способа вывода является закон всемирного тяготения Ньютона. На мой взгляд, история этого открытия является лучшей иллюстрацией прогностического потенциала дедукции. В 1666г. в письме к астроному Галлею, Ньютон сообщил, что обнаружил закон, управляющий падением тел и движением планет. Однако, применив свою формулу к движению Луны, Ньютон вынужден был признать, что по предлагаемой формуле местонахождение Луны должно быть не там, где фиксировали его астрономы. Только через 16 лет(!) Ньютон узнает, что значение радиуса земли, которым он пользовался было неверным. Повторно сделав вычисления и получив совпадение своей формулы и измерений астрономов, Ньютон убеждается в достоверности открытого закона. Только через несколько лет, многократно убедившись, что ошибки нет, он решается обнародовать свое открытие.
Аналогично в психологии открывает закон Г.Т.Фехнер, который сначала вывел логарифмическую зависимость между силой раздражителя и интенсивностью ощущения, и уже затем она была экспериментально подтверждена. А в ходе психофизических экспериментов была установлена и сфера применяемости основного психофизического закона: средние значения интенсивности раздражителя.
Открытия, совершенные с помощью дедуктивного метода наиболее надежны и точны. Дедуктивные законы лучше позволяют предсказывать новые факты.
Индуктивные законы являются эмпирическими обобщениями. Они позволяют «собрать» опытные данные под единый образец объяснения. Большинство законов в психологии носят индуктивный характер. (Закон Джеймса, закон Хика, закон Ланге, закон Аллахвердова (закон разрыва шаблона), закон «хорошей формы» и т. д.).
2. Степень формализации:
Формализованные законы выражаются математическим языком, качественные, напротив, не предусматривают использование математического аппарата.
3. Диапазон объяснительных возможностей :
Частные законы охватывают в объяснении только определенную область эмпирики. Например, все известные психофизические законы являются частными, поскольку относятся к сенсорной сфере, к тому же только к одному из свойств ощущения, а, именно, к интенсивности. Общие законы регулируют деятельность сознания безотносительно к специфике формы активности сознания. Думаю, что именно это имел в виду К.Левин, который разделял законы, описывающие фенотические процессы и процессы кондиционно-генетические. (……….)
Доказательство закона в психологии возможно как на основании статистической частоты одинаковых (частный закон) или подобных (общий закон) эмпирических фактов, так и на основании результатов одного единственного эксперимента. Правда, в последнем случае, закон должен объяснять и случаи опровержения. К.Левин, анализируя различные по своей природе процессы, описываемые законами, фактически, приходит к выводу, что один единственный эксперимент дает право основывать доказательство закона. Автор теории поля писал: «… Экспериментатор может и должен набраться мужества опираться при установлении закона не на большее, а на малое число случаев и переложить ответственность за случаи из повседневной жизни на постоянное присутствие определенных дополнительных условий, которые не относятся к «сути дела», а являются выражением историко-географической констелляции (то есть совокупностью побочных факторов. - А.А.) в самом широком смысле этого слова» (К.Левин, 2001, стр.125).
Резюмируем сказанное:
Сознание парадоксально. Сущность сознания и его явление в мире на протяжении многовековой истории мысли волновали умы лучших представителей человечества. Религиозный, философский и научный опыт прошлого хранит образцы тончайшей интуиции, глубокого анализа, смелых, а порой и мужественных прозрений относительно загадочной природы феномена человеческого сознания. При этом, несомненный прирост человекознания не только не увеличивает доли нашего понимания, но, как это ни покажется странным, расширяет горизонты нашего незнания. Происхождение сознания, его присутствие в мире всегда будут окутаны притягательной, пленительной таинственностью. “Границ души не отыскать, по какому бы пути ты ни пошел: столь глубока ее мера”, - говорил еще Гераклит Эфесский. Какое бы знание о сознании мы не имели, оно всегда оказывается неполным. И, хотя, в системе наук психология заняла свое достойное место, ограниченность средств и целей научного психологического исследования всякий раз обнаруживает себя в перспективе более широкого рассмотрения проблемы человека. Тем не менее, неизлечимая зависимость от такого рода познания, радость путешествия в неизведанный мир, притяжение открывшейся бездны потаенного, и, вместе с тем, тщетность желания иметь твердую почву под ногами, иллюзорность познавательной силы, смехотворно-примитивное оснащение средствами опытного изучения, создают колоссальное напряжение в поле познавательного поиска. В этом - “блеск и нищета” психологии. В этом - вызов всем тем, чье служение психологии становится жизненным выбором. Как здесь не вспомнить Ф.М. Достоевского, считавшего, что человек - это великая тайна, и если ты посвятил свою жизнь раскрытию этой тайны, то считай, что жизнь твоя прожита не зря.
Банальность утверждений о том, что познание человека безгранично и что, цель - установление окончательного и исчерпывающего знания о человеке - является принципиально недостижимой, прежде всего в силу специфики природы познания, на самом деле, в ракурсе парадоксального видения, воспринимается не как нечто очевидное, и потому не требующее доказательств, а, скорее, как некое недоразумение, как аномалия самого сознания. Ведь познавательная деятельность, в том числе ориентированная на изучение устройства и функционирования сознания, не может не иметь определенной конечной цели. Именно виртуальная цель организует пространство познавательного поиска. Цель, вместе с тем, выступает и граничным условием нашего мышления, то есть, конституирует активность субъекта как целеустремленной системы. Цель выстраивает “функциональную систему” (П.К.Анохин). Если нет цели, лишен смысла и сам процесс познания, так как немыслимо искать там и то, где и что искать неизвестно. С другой стороны, если бы мы априори имели представление о том, что должно стать эффектом реализованного процесса познания, последнее, по определению, не могло бы существовать, так как энтропия проблемного поля есть необходимое условие желаемого порядка понимания, негэнтропии кристаллизованного в смыслах знания. Мне видится единственная точка, в которой размыкается порочный круг указанной парадоксальности: познание не имеет цели за пределами себя . Цель имманентно содержится в самом процессе познания. Принципиальная невозможность иметь истинное знание о природе сознания, тем самым, не в коей степени не обесценивает познавательные усилия. Цель находится по “эту сторону познания” и достигается в каждый момент включенности субъекта в познавательную деятельность. В этой связи, психический аппарат человек следует рассматривать как идеальную систему, эволюционно предназначенную для познания.
Если правомерно с точки зрения разрешающей способности нашего мышления ставить вопрос об эволюционном смысле человеческих форм отражения, о смысле возникновения сознания, то наиболее приемлемым вариантом ответа на этот вопрос мне видится следующее утверждение: познание является результатом того эволюционного сдвига, который породил психические формы жизни. Человеческое познание как эволюционное новообразование - есть модус существования сознания. Вне познавательной активности, человек как носитель сознания, существовать не может. Психические процессы строятся из материала, полученного в ходе познавательной активности, и поэтому психика как модель действительного мира является уникальной формой представления реального в идеальном, объективного в субъективном, конечного в бесконечном. Психическое прежде всего имеет гносеологический статус. Человек связан с миром неразрывными нитями познания. Целью и смыслом познания является сама человеческая жизнь. Думается, не случайно, в современных учебниках по психологии, соответствующие разделы, посвященные феноменологии психических процессов, озаглавлены “познавательные процессы”, так как психическая активность по своей сути организована как активность познавательная.
Аномалии - это продукты теоретической мысли. Только в сознании ученого, который проблематизирует тот или иной фрагмент реальности, рождаются аномалии. Для того, чтобы возникла аномалия недостаточно наличия самого объекта изучения, необходима способность субъекта воспринимать его определенным образом. То есть, в терминах Д.Н.Узнадзе, продукты психической активности (читай: познавательной активности), определяются, или, скорее, “до-определяются” (М.К.Мамардашвили) установкой, предваряющей познавательные интенции. Готовность понимать (воспринимать, представлять, мыслить, эмоционально переживать) определенным образом - есть такое условие, без которого невозможна работа сознания. Парадоксальная атрибутика сознания открывается только в фокусе соответствующего “взгляда”.
Именно связь, событие человека и объекта, человека и другого человека, человека с самим собой и, наконец, человека и мира, структурирует область познавательного открытия. По существу, продукты познавательной деятельности локализованы внутри этой связи. Познание не просто связывает познающего субъекта и объект познания, а является формой существования и того, и другого. Онтологическое присутствие объекта познания опирается на гносеологическую основу. Это, естественно, не означает, что объект не существует вне познания. Для психологии не столь важен вопрос об онтологическом статусе познаваемого. Куда важнее решение проблемы представленности объектного в мире субъектности. Вещи в действительности могут быть чем угодно, и существенно не то, чем они являются реально, а то, что они значат для нас и каким образом существуют в нас. Таким образом, объект познания не есть тот же самый объект вне познания. Объект и субъект познания связываются в неразрывное целое, которое есть суть одно. О недопустимости разграничения субъектного и объектного миров указывал о. Павел Флоренский, считая, что познание, являясь как онтологическим, так и гносеологическим актом, одновременно представляет собой и идеальный, и реальный процесс: “познание - есть реальное выхождение познающего из себя или, - что то же, - реальное вхождение познаваемого в познающего, - реальное единение познающего и познаваемого”[П,Флоренский, 25] Это справедливо для любых форм познавательной активности человека. Как указывает Э.К. Лиепинь: “... простейшие образы уже изначально существуют в системе соотнесения с внешними предметами, причем верно и обратное - механизм соотнесения является одновременно механизмом формирования чувственного образа... Образ существует до тех пор, пока продолжается процедура соотнесения.” [15] Здесь для нас главным образом важно указание на взаимонеобходимость, взаимозависимость человека, как носителя сознания, и действительного мира, как отражаемой реальности. В свою очередь, Кассирер, отмечая роль направленности познания на предмет, рассматривает последний не вне нахождения субъекта, не как нечто внеположенное ему, а как единственно существующее в процессе познания. Предмет конституируется сознанием в ходе познанавательной деятельности. (См. [15]). Аналогично М.К. Мамардашвили предлагал понимать процедуру чтения литературного текста: текст пишется актом его чтения. [18].
Характер познавательного отношения человека выражается в специфических продуктах познания. Если говорить о научном познании, то такими продуктами являются гипотезы, концепции, теории, результаты экспериментальных исследований. Достижения в научном поиске есть, по существу, устранение научных аномалий.
Примеры аномалий сознания
ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС.
Человек рождается в мире и всегда остается составной частью этого мира. Он нерасторжимо связан с природой, с другими людьми, со всей человеческой культурой. Но, вместе с тем, человек обладает особой сущностью, и, с момента сознательного выделения себя из мировой стихии, он противостоит миру в своей автономной единичности. Будучи частью мира, человек одновременно является завершенным целым. Является и участником происходящего, и, вместе с тем, сторонним наблюдателем. Но, так или иначе, человек устанавливает отношения с миром и с самим собой, как его частью, благодаря своим познавательным возможностям.
Продукты психической активности в своих конечных интегральных характеристиках не только соотносятся с внешней, относительно психической, реальностью, но и описываются исключительно на языке этого соответствия (Л.М.Веккер ….). Существо перцептивного отражения и природа первичного образа могут быть раскрыты и описаны только исходя из анализа предметных свойств объекта. Вторичный образ представления также может быть атрибутирован только на языке характеристик и отношений того предметного содержания, которое раскрывается в образе. Существо феномена понимания как конечного интегрального продукта мышления может быть понято только исходя из раскрытия отношений между операндами мышления. Эмоция, являясь выражением непосредственного отношения, а также состояния субъекта, в качестве конституционального основания предполагает наличие того плана реальности, который вызывает эмоциональный отклик, инициирует эмоциональное реагирование. Волевые действия характеризуются исходя из связи субъекта с теми событиями, явлениями, лицами, в отношении которых совершаются произвольные действия и поступки. Другими словами, нельзя воспринимать, представлять и мыслить Ничто. Если бы содержанием сознания могло бы быть Ничто, оно обязательно было бы чем-то. Результирующие образования психической деятельности всегда содержательно наполнены. Таким образом, психический мир человека в своем содержательном аспекте есть проекция существующего вне организующей эту проекцию реальности, даже если этой внешней реальностью будет являться собственное психическое содержание субъекта познания. Каким образом человек создает проекцию мира, если он еще не имеет психического содержания и соответствующих познавательных механизмов? С другой стороны, если с момента рождения у человека уже есть все познавательные средства, необходимые для построения моделей мира, то резонно спросить, откуда они берутся, ведь отражение, как базовая психическая функция, возможно, когда есть что отражать. Другими словами, как возможно отражение до отражения?
Гносеологическая амбивалентность человека состоит в том, что он одновременно выступает и в качестве субъекта познания, и в качестве объекта познания самого себя. То есть, уникальность “человеческой ситуации” заключается в том, что в актах самоотражения (рефлексии) субъект и объект познания являются слитыми, находясь при этом в раздельном существовании. Когда содержание собственной психической жизни (образы, мысли, переживания) становятся предметом анализа (мышления, представления, эмоционального реагирования), само это содержание становится такой же внешней относительно когитальной способности субъекта реальностью, как и объекты и явления физической и социальной природы. Собственное содержание сознания познающего субъекта становится объектно заданным. Но, если содержание, на которое направленно сознание становится внешней реальностью, то тогда содержанием чего оно является? Именно в актах самоотражения становится объектным психический мир человека (если, при этом, мы введем ограничение, что система координат находится в “Я”, о чем уже говорилось выше), что, естественно, не может быть редуцировано только к элементарным актам интроспекции. Возможны более сложные механизмы самоопосредованного отражения, например: через отражение своей отраженной субъектности в другом, через диалог субличностей, через совершенный поступок и т. д. Самоотражение может быть реализовано на различных рефлексивных уровнях. (“Я думаю о том, что я думаю”, “Я думаю, что я думаю, о чем я думаю”, “Я думаю, что другой думает, о чем я думаю”, “Я думаю, о чем другой думает относительно того, что думаю я относительно того, что думает он”). Проблема рефлексии рассматривается в работах В. Лефевра (см., например [14]). Удивительно не то, что человек способен к самопознанию, а что в момент реализации познавательных актов, направленных на себя, он выступает в единстве субъектно - объектной взаимоотнесенности. И словно двуликий Янус воплощает в неразрывном целом две противоположные, антагонистические сущности. Субъектная и объектная реальности, как две страницы одного листа. Разрезав одну страницу, мы не можем не разрезать другую, хотя само понятие “субъект” могло возникнуть только потому, что существует объектный мир как его противопоставление, внеположение. Самоотражение - есть форма парадоксального существования субъекта и объекта познания в одном лице в один и тот же момент времени. “Я” становится объектным в своем субъектном мире.
Аномалии восприятия
Тот факт, что любой психический процесс в своих конечных итоговых характеристиках может быть описан только в терминах свойств и отношений внешних объектов, является отличительным опознавательным признаком психического. [10] Так, восприятие, с одной стороны, являясь функцией органов чувств, описывается не иначе, чем в терминах формы, величины, твердости, упругости, проницаемости и т. д. воспринимаемого. Другими словами, в образе восприятия находят парадоксальное воплощение свойства предметного мира. Зрительно воспринимаемый или осязаемый объект дан в отражении агенту познания как образ этого объекта и, характеризуя этот образ, мы используем язык описания свойств внешней, относительно психики, реальности, хотя при этом сам психический образ свойствами этой предметной реальности не обладает. Л.М.Веккер в этом загадочном “перевоплощении” собственного “нутра” носителя психики в свойства другого, внешнего по отношению к нему физического тела”, видит специфичность любого психического, в том числе и перцептивного, процесса. Субъективно мы воспринимаем не само раздражение зрительного нерва и видим не световые пятна, проецируемые на сетчатку, а предмет таким, каким он существует вне нашей способности к восприятию, хотя, еще раз подчеркнем, сам объект отражения существует в сознании как образ. Сами изменения в физиологическом органе (глаз, ухо, рука, мозг, нервная система в целом), являясь необходимым условием формирования образа, субъектом не осознаются, а обнаруживаются им только как изменения в пространстве отражаемого. Еще раз отметим: объект, обладающий предметными свойствами, существует в субъекте перцептивного отражения как образ, который свойствами своего предметного содержания не обладает, но который, при этом, описывается исключительно на языке этих свойств. Перцептивный парадокс как раз и демонстрирует таинственность, с которой пытаются справиться на протяжении всего идеогенеза: каким образом физика мира представлена в психике человека? Очевидно то, что психический процесс и психические гештальты как интегральные, конечные продукты этого процесса построены из иного материала, нежели физический. Эти продукты, в том числе и перцептивный образ, не обладают свойствами физического мира, но, как уже говорилось, могут быть атрибутированы лишь на языке этих свойств.
Топология воспринимаемой реальности и пространство самого физиологического органа перцептивного отражения (глаз, ухо, рука или кожная поверхность участка тела, мозг) никогда не являются тождественными. Однако это ни в коей степени не влияет на возможность построения метрически-инвариантного образа предметной реальности. “Наши очи малы, но безбрежность мира меряют собой и в себя вмещают.” [Цит. по [10] ] Кардинальное различие метрики самого субъекта отражения, пространства его телесной организации и метрики отображаемого объектного мира, не становится ограничением для адекватного восприятия пространства и отражения пространственной локализации объектов. Чтобы воспринять объект, необходимо, вместе с тем, воспринять то место, которое занимает он в пространстве, то есть, иначе, “переместить” объект в пространство носителя образа. Не смотря на то, что размеры объекта могут значительно превышать метрику телесного органа, мы воспринимаем место, занимаемое объектом в пространстве отражения соответственно топологической организации внешнего пространства, а не метрики физиологического органа субъекта восприятия. Способность воспроизведения места , которое занимает реальный объект в пространстве отражения, Л.М.Веккер называет “уникальным и таинственным свойством” перцептивной проекции. «...Место в системе отсчета является монопольной принадлежностью каждого данного объекта. ...Разные объекты не могут обладать одним и тем же местом. Ибо обладать местом - значит находиться в нем. Поэтому воспроизвести в одном объекте местонахождение другого можно, только заняв его место. Между тем, именно такое воспроизведение места одной вещи - объекта в другой вещи - органе (носителя образа. А.А.), но без того, чтобы это место реально занять, как раз и составляет самое существо описываемого феномена проекции [10]. Иными словами, объект, «занимая место» в пространстве субъекта отражения (но, осознаваемый как внешний объект, а не как его копия), реально в нем не локализован. Вместе с тем, если бы объект не был представлен в субъекте, и следовательно не имел своего местонахождения в нем, становилось бы невозможным не только осознание принадлежности этого объекта к внешнему предметному миру, но и его обнаружение.
Условием формирования перцептивного образа является наличие соответствующего функционирующего физиологического органа. Понятно, что видящий глаз - есть условие зрения, ухо - восприятия звука, а тактильно - кинестетическая чувствительность руки необходима для построения осязательного образа при ощупывании предметов. Если физиологический орган необходим как средство, механизм или условие (в данном случае не столь важно, какова его роль), формирования перцептивного образа, если орган участвует только в построении образа, то посредством чего мы “видим” этот образ? Аналогичное смятение испытывает В.М. Аллахвердов, спрашивая: “... Кто же смотрит на расположенный в мозгу экран? ... Пусть даже существует ... некое загадочное внутреннее Я, однако как это внутреннее Я может смотреть на экран? У него есть что-то наподобие глаз? И тогда внутри него тоже есть экран?.. Но кто же тогда смотрит на этот экран?” [22]
Иллюзии или ошибки восприятия, обусловленные влиянием установки субъекта, также относятся к аномальным фактам восприятия отсутствующего. Эти факты еще раз доказывают огромную роль “внутренних” факторов в построении перцептивного процесса. Перцептивные гипотезы, проверяемые в опыте восприятия, служат своего рода основанием для интерпретации имеющихся сенсорных данных. Тем самым, осмысленность воспринимаемого объекта, во многом, определяется самим субъектом и часто вопреки тому, чем является объект на самом деле. Поэтому видеть можно одно, а воспринимать при этом нечто совершенно другое. Случаи иллюзорного восприятия являются убедительным тому доказательством. По этому поводу красноречиво высказался Роже де ля Тай: “Сколько раз дерево принималось за продолжение дороги, а тень от скалы - за поворот? Страховые компании располагают статистикой, доказывающей, что от зрительного образа до реальности - целая пропасть...”
Парадокс восприятия картин. Картины, по выражению Р.Л.Грегори, “ведут двоякое существование” и сами по себе, как объекты физического мира, заключают в себе парадоксальность. В чем же она состоит, и каким образом человек, воспринимая картину, способен видеть одновременно сразу две принципиально отличные друг от друга сферы отражаемого. За видимым на картине открывается реальность невидимого по отношению к тем линиям, конфигурациям, хроматическим переходам и светотени, которое определяет картину в ее физическом, объективированном виде. С одной стороны можно видеть только то, что видишь. Но в факте восприятия картин мы встречаемся с удивительной способностью, которая, по всей видимости, является прерогативой только человека; воспринимать актуально невозможное и даже несуществующее в актуальном времени и в пространстве зримого. М.Мерло-Понти в своем эссе, посвященном анализу восприятия живописи, писал: “...У меня вызвал бы значительные затруднения вопрос о том, где находится та картина, на которую я смотрю. Потому, что я не рассматриваю ее, как рассматривают вещь, я не фиксирую ее в том месте, в котором она расположена, мой взгляд блуждает и теряется в ней, как в нимбах Бытия, и я вижу, скорее, не ее, но сообразно ей или с ее участием.”[19]. Зрение, по ту сторону визуальных данных и составляет существо парадоксального видения картины.
Картины, в большинстве своем, это отражение или проекция трехмерного объектного мира на плоскость холста или бумаги. Человек, воспринимая картину, “бессознательно умозаключая” о существовании еще одной размерности за пределами воспринимаемой плоскости, фактически осуществляет операцию, обратную той, которую совершал художник. На примере зрительного восприятия картинных изображений можно показать, что перцептивное отражение представляет собой поиск наилучшей интерпретации имеющейся сенсорной информации, так как действительные объекты, изображенные на картине, могут быть чем-то совсем иным, чем они есть в проекции. Более того, ни одно изображение действительного объекта не является точно выполненной проекцией этого объекта, что совсем не мешает нам осмысленно воспринимать видимое и даже испытывать при этом эстетические переживания. Восприятие живописи таит в себе немало тайн, которые пытается разгадать “разумный глаз”. Недаром М.Мерло-Понти указывал: “Сущность и существование, воображаемое и реальное, видимое и невидимое, - живопись смешивает все наши категории, раскрывая свой призрачный универсум чувственно - телесных сущностей, подобий, обладающих действительностью, и немых значений” [19].
Р. Грегори в своей работе выделяет несколько разновидностей парадокса картин:
Картины, которые содержат несовместимые элементы или противоречивую информацию, могут быть однозначно “прочитаны” путем выбора такой перцептивной гипотезы, которая бы позволяла снять противоречие, разрешив тем самым парадокс. Однако, это не всегда возможно. Известные гравюры Мориса Эшера - как раз примеры неразрешимых парадоксов. Ни одна перцептивная гипотеза, ни один вариант интерпретации изображения не позволяют совместить не просто невозможное, а логически несоединимое. Сама композиция таких картин построена на совмещении в одном пространственном контуре разноплановых фрагментов изображения. Поэтому восприятие целостности глубинного строя картины встречает непреодолимое противоречие.
Аномалии памяти.
Примером аномалии в психологии памяти может служить известный феномен “на кончике языка”. Желая вспомнить “забытое” имя или какое-либо слово, человек, зачастую, не способен актуализировать в сознании нужную информацию, хотя, при этом, он не может не помнить то, что тщетно пытается вспомнить. Если помнит (а в этом нет сомнений, ведь когда человек не может воспроизвести искомое слово, он всегда способен назвать любое слово, которое “забытым” не является), что же тогда блокирует доступ к нужному содержанию памяти?
Многочисленны случаи искаженного, неадекватного воспроизведения запомненного, когда человек обнаруживает несоответствие того, что запоминалось тому, что воспроизведено, то есть, осознает ошибочность результатов своего воспоминания. “Каким образом человек способен оценить, что он что-то вспоминает, но неточно?” - задается вопросом В.М.Аллахвердов. “Для этого ему, казалось бы, надо сравнить то, что он вспомнил с тем, что было на самом деле. Но тогда то, что было на самом деле, должно храниться в памяти. Почему же тогда человек ошибается, если то, что требуется вспомнить, заведомо находится в памяти? И ведь человек к тому же еще должен быть способен эту информацию найти, иначе ему не определить, что он ошибся”[22]. Очевидно, что в познавательной сфере человека существуют определенные механизмы, обеспечивающие корреспонденцию сознания с памятью, если память рассматривать в аспекте сохранения информации (то есть как бессознательную психику). В противном случае, даже перцептивный образ был бы для субъекта бессмысленным, что в свою очередь делает невозможным не только регуляцию внешней деятельности, но и упраздняет условия познания в его элементарных формах. Благодаря механизму сличения обеспечивается идентификация и опознание знакомых объектов (следы, запечатления которых хранятся в долговременной памяти). Если человек знает, что он неверно воспроизвел ранее запомненный материал, значит, осознание неточности произошло только при уже известном результате сличения, и при этом эталонное содержание памяти остается недоступным для актуального осознания. Не означает ли это, что огромный массив информации, хранящейся в долговременной памяти - есть бессознательное содержание и можно ли столь скандальную в психологии проблему бессознательного рассматривать в плоскости психологии мнемических процессов?
Аномалия мышления
Как известно, отправным пунктом мышления является осознание субъектом проблемной ситуации. Та ситуация, по определению, считается проблемной, которая несет в себе неопределенность, содержит дефицит информации. Собственно, мышление и есть движение мысли от осознания неопределенности связей и отношений между элементами в структуре проблемной ситуации к пониманию как результирующему эффекту мыслительного процесса. Таким образом, снятие неопределенности, преодоление энтропии, порождение с-мысла является конечной целью мышления. Для того чтобы понимание состоялось, необходимо исходное непонимание. Иными словами, без начального непонимания мышление невозможно. Оно определяет подготовительный этап мышления. Обнаружение собственного непонимания можно расценивать как старт психической активности мысли. Чтобы этот старт состоялся, нужно оказаться в непонятном, что также требует от человека когнитивных усилий. Выявление, “опознание” своего непонимания, в свою очередь, происходит только вследствие его понимания. То есть, непонимание выступает в качестве продукта акта понимания, как следствие понимания. Не понимая что-либо, человек при этом всегда понимает свое непонимание и только таким образом обнаруживает последнее.
Сознание можно рассматривать как механизм смыслопорождения. И те смыслы, которые служат эффектами понимания (в том числе и смысл понимания того, что является непонятным), представляют собой формы отражения мыслей в рефлексирующем сознании субъекта. Другими словами, если смысл обнаружен, то в момент “завершения гештальта” субъект знает об этом. Поэтому понять - означает понять свое понимание. То понимание, к которому стремится мышление, не приращаясь в ходе мыслительного процесса, а возникая как “ага-переживание”, как симультанное целостное узнавание, как эврика, в качестве соответствующего искомому дефициту информации, принимается вследствие его понимания как такое понимание, которое адекватно решению мыслительной задачи. Итоговое понимание всегда узнается, или, иначе, понимается в качестве такового. В чем же состоит аномалия? Ведь в формуле позитивного понимания: “я понимаю свое понимание непонятного”, не содержится ни малейшего противоречия? Второй стороной парадокса понимания является факт того, что всякая мысль, рожденная в мышлении, является новой мыслью. В противном случае мышление не могло бы состояться, если бы не требовалось разрешать проблемную ситуацию, которую разрешить можно только новым способом, иначе бы она не была проблемной. Если итоговое понимание - понимание качественно новое, каким образом субъект может узнать его (ведь он понимает, что он понимает) и, следовательно, признать пригодным? Если понимание в качестве решения проблемы субъектом узнается, то, выходит тогда, что, это понимание существовало априорно, и уже до момента его узнавания было человеку знакомо. Тогда что? Новая мысль невозможна?
Аномалия свободной воли.
Человеческая психика - есть совокупность систем с избыточным количеством степеней свободы. Каждый с определенностью может утверждать, что способен вспомнить все, что пожелает (или, по крайней мере, способен все что угодно пожелать вспомнить), обратить свое внимание на то, что захочет, представить и помыслить все, что угодно... В самом простейшем, элементарном виде свободная воля выражается в идеомоторном акте. Каждый строит свой внутренний мир по собственному усмотрению. Избыточность степеней свободы - есть непременное условие относительной адекватности познания мира, точности в работе когнитивных механизмов. По выражению И.М. Сеченова, человек всегда способен действовать “на много ладов”. Психическая активность - по определению - активность свободная. Ни физиология организма, ни социология окружения, ни физика предметного мира не устанавливают законы психической деятельности. Детерминанты психической активности лежат в сфере психического. Это не означает, что физический и социальный стимулы не вызывают изменения в функционировании психической организации. Однако, как отмечал С.Л.Рубинштейн, внешние воздействия (а к внешним воздействиям относительно сознания, следует причислять и внутрителесные изменения носителя сознания) вызывают реагирование, всегда преломляясь через внутренние условия. В конечном итоге человек всегда сам инициирует свою активность. Что же является причиной свободного выбора субъекта? Да и как возможно свободное, а значит недетерминированное, поведение живой системы? Очевидно, что сам свободный выбор, оставаясь свободным, с необходимостью должен иметь причинные основания. Если бы таких оснований не существовало, не было бы возможным прогнозирование поведения человека, предвидение последствий его действий. Да и само существование психологии как научной дисциплины было бы невозможным. Если свобода замыкается на самой себе, являясь “возможностью еще большей свободы”, значит, человек не несет ответственность за совершенное, так как беспричинная свобода может существовать лишь в сфере случайного. Не неся ответственность за проявления своей свободной воли, человек становится несвободным в возможности свободного выбора. То, что человеку представляется свободным желанием, свободным поступком - есть проявление действия причин, которые сам человек не осознает, но которые есть основания мыслей, переживаний, представлений, волевой активности и т. д. Такой вид детерминизма, когда одни причины вызывают к жизни другие причины, которые становятся независимыми, субъективными основаниями свободного воления, В.М.Аллахвердов называет “инодетерминизмом” [9 ) Свободная воля (которая исходя из определения не имеет причины вне себя) оказывается детерминированной. Психология как раз и пытается описать и объяснить каузальные связи в организации психического опыта. На основании того, что психическая активность является свободной активностью, одной из важнейших задач психологии является определение характера причинности свободы.
Свобода себя не гарантирует. Будучи свободным, человек, вопреки этому, не свободен избавиться от всего нежелательного и быть причиной желаемых событий по собственной воле. Желания: иметь красивую мысль в своем сознании, испытать катарсис при чтении гениальной книги, полюбить другого человека, написать стихи, имеющие хоть какие-либо художественные достоинства и т. д., являются, конечно же, желаниями свободного человека. Но надо заметить: свободно само желание, в то время, когда его исполнение не зависит от свободной воли человека. Ведь от того, что я себе скажу: “Я свободен и желаю написать гениальную музыку,” или “Я желаю в данный момент испытать сильное чувство к другому человеку,” - не зависит совершение события. События нашей психобиографии являются дискретными точками на жизненном пути. Мы свободны в движении к этим точкам, но не в момент нахождения в них. События инсайта, творческого экстаза, любви, ненависти, безрассудных и героических поступков могут случиться, а могут и не случиться, независимо от того, свободно ли наше желание относительно них или нет.
Кроме описанных примеров можно было бы выделить и другие формы аномалий сознания, например: парадокс негативных эмоций (феномен получения удовольствия от негативных переживаний), амбивалентность чувств, этические парадоксы, парадокс множественности - единственности “Я” (парадокс единомножия “Я”), логические парадоксы, парадоксы вербального общения (проблема осмысления значений и означивания смыслов), психотерапевтические парадоксы (“парадоксальная интенция” В.Франкла).
8. Агафонов А.Ю. Смысл как единица анализа психического. // Вестник СамГУ. 1998. №3.
9. Аллахвердов В.М. Опыт теоретической психологии. СПб., 1993.
10. Веккер Л.М. Психические процессы. В 3 томах. Т.1. Л., 1974.
11. Грегори Р.Л. Разумный глаз. М., 1972.
12. Казаков А.Н., Якушев А.О. Логика - I. Парадоксология. М., 1994.
13. Леонтьев А.Н. Философия психологии. М., 1994.
14. Лефевр В. Конфликтующие структуры. М., 1978.
15. Лиепинь Э.К. Категориальные ориентации познания. Рига, 1986.
16. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1992.
17. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М., 1993.
18. Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. Лекции о Прусте. М., 1997.
19. Мерло Понти М. Око и дух. М., 1989.
20. Петровский В.А. Личность в психологии: Парадигма субъектности. Ростов-на-Дону, 1996.
21. Петровский В.А. Очерк свободной причинности. // Вестник СамГУ. 1996. №1.
22. Психология. / Под ред. А.К. Крылова. Гл. 6: “Сознание и познавательные процессы”. М., 1998.
23. Симмел М.Л. Фантомная конечность (Резюме). / Хрестоматия по ощущению и восприятию. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М.Б. Михалевской. М ., 1975.
24. Успенский П . Tertum organum. М., 1990.
25. Флоренский П.Д. Столп и утверждение истины. (1) М., 1990.
26. Фромм Э. Человек для себя. Мн., 1992.
Назад | Содержание | Вперед