В разное время на роль доминанты психического претендовали: "ощущения", "образы", "акты сознания", "реакция", "рефлекс", "фигуро - фоновые отношения", "ассоциация", "стимул - реакция" , "установка" , "действие" или "живое движение", "схема", "переживание", "значащее переживание" и т.д. Каждая психологическая школа стремилась найти свою уникальную "клеточку" психического. И не случайно замечено, что противоречия между различными теоретическими системами наиболее ярко обнаруживаются именно при обсуждении характера единицы анализа . Несмотря на многочисленные варианты решения, проблема выделения единицы анализа психики по сей день является исключительно важной. Невозможность решить эту важнейшую методологическую задачу в течение нынешнего столетия ни коим образом не делает бессмысленным процесс дальнейшего поиска. Сами по себе попытки найти приемлемые решения проблемы единицы анализа при любом исходе способствуют приращению научного знания, стимулируют ход идеогенеза. Развитие представлений относительно единицы анализа обогащает науку новыми экспериментальными и теоретическими данными, помогая лучше понять многообразие проявлений психики. Здесь достаточно вспомнить, что вопреки нарочито ограниченному пониманию единицы анализа, в рамках гештальт - подхода было открыто множество закономерностей в области психологии зрительного восприятия. Пониманию деятельной природы психического способствовали разработки представителей американского функционализма. Бихевиоризм показал характер обусловленности поведения человека физическим и социальным окружением. А психоанализ расширил наши знания о психике, предложив описание природы и механизмов бессознательных процессов. Все известные в психологии теории претендовали на понимание существа человеческой психики в ее характерных, определяющих именно как человеческую, чертах; несмотря на то, что выбранные единицы анализа далеко не всегда давали возможность экстраполировать полученные экспериментальные результаты, выявленные закономерности, обнаруженные факты наблюдения и т.д., на всю феноменологию психического. Но, несмотря на то, что выбирались единицы анализа, не отражающие характер всего психического целого, в силу чего нарушался важный методологический принцип, который можно назвать как принцип "разрешающей способности единицы анализа", достижения различных направлений психологии, имевших порой радикально отличные парадигмы, нельзя поставить под сомнение. Произвольность выбора исследовательских установок неизбежна для научного познания, так как научная деятельность не является обезличенной, это всегда деятельность, реализуемая субъектом познания, то есть живым участником научного творчества. Поэтому любая теория - есть осуществление собственных индивидуальных представлений, убеждений, верований ученого; и сама теория определяется первоначальным, исходным выбором оснований анализа изучаемого феномена. В силу этого ни одна психологическая концепция, сколь универсальна бы она ни была, не может не быть безгрешной. Помимо этого, вторым важным обстоятельством, дающим право быть уверенным в том, что научная психология застрахована от стагнации, является, наверное, ясное для всех понимание того, что теоретическая модель всегда огрубляет репрезентируемую реальность. За рамками теории всегда остается что-то, что не может быть формализовано в рамках одной теории, имеющей свой понятийный аппарат. По меткому выражению Аллахвердова В.М., психология как самостоятельная наука находится в состоянии перманентного кризиса(29) . Говорить о том, что психология переживает перманентный кризис, стало своего рода чуть ли не проявлением интеллектуального вкуса. Вот что, например, пишет В.М. Розин : "...Психологическая наука и отчасти практика переживают перманентный кризис... Необходимы усилия для переориентации психологической мысли, а это .. предполагает критическое отношение к истории и сегодняшним тенденциям развития предмета психологии."(30) Надо признать, что научная психология в нынешнем ее состоянии представляет собой "многоквартирный дом с очень шатким фундаментом"(31) . До сих пор не утихают споры относительно того, чем, собственно, является психология: искусством, самостийной сферой знания или же наукой. А если наукой, то какой: естественной или гуманитарной? В.М. Аллахвердов убежден, что психология должна строиться по образцу великих естественных наук, а уже вышеупомянутый В.М. Розин настаивает на обратном, полагая, что "замысел построить психологию по образцу естественной науки не удался"(32) и психологию следует считать гуманитарной дисциплиной. По сей день актуально звучат слова Л.С. Выготского , сказанные более чем 70 лет назад: "Построение единой психологии на почве старых психологических допущений невозможно. Самый фундамент психологии должен быть перестроен."(33) Но вопреки тому, что по указанным выше причинам психология никогда не сможет выйти из кризисного состояния, научные поиски не обесцениваются, а, скорее, напротив, стимулируются требованием согласования огромного массива эмпирических данных и интеграции различных теоретических подходов. Колоссальный объем экспериментального материала, множество локальных теоретических подходов делает нецелесообразным дальнейшую дифференциацию психологического знания. "Дефицит теоретического единства становится все очевиднее..." (34)- отмечает Л.М. Веккер . В настоящее время, как никогда, обнаруживается необходимость разработки метапсихологической теории, способной объединить имеющиеся фрагменты знания в единую картину психической жизни человека. Парадоксальность нынешнего положения в современной психологии состоит в том, что, с одной стороны, все больше и больше придается важность построению синтетической теории, способной нести в себе такой объяснительный потенциал, который позволил бы концептуально соединить положения различных теорий, с другой стороны, создание такой теории не может быть освобождено от субъективизма, от авторских пристрастий ее создателя. Интересно то, что даже в отдельных областях психологии царит идеологическая разобщенность. Так, например, А.В. Либин , выражая сожаление относительно рассогласованности позиций, которые в настоящее время определяют состояние дифференциальной психологии, заметил: "...все большее значение приобретает на современном этапе концентрация усилий исследовательской мысли на пути концептуальной интеграции сложившихся к настоящему времени подходов"(35) . Хотя это для большинства ученых является очевидным, "несокрушимая сила субъективных авторских предпочтений" не позволяет сколь-либо существенно продвинуться на пути возможной интеграции.
Как уже было сказано, важнейшие положения теории выводимы из базовых представлений (в некотором смысле априорных) о единице анализа психического. Любая психологическая теория, моделируя психическую реальность, не может быть абстрагирована от анализа того базового элемента теоретической конструкции, который является в составе самой теории формализацией знания о фундаментальном, базальном, определяющем специфику психического, начале. Логика теоретического построения, реконструирующая логику психической деятельности, отправляясь от определения единицы анализа психического, с необходимостью должна разворачиваться в направлении понимания материала, структуры и функций психического, независимо от того, что признается за единицу анализа. Из истории психологии хорошо известно, что за единицу анализа принимались или элементы психического опыта, то есть то, из чего, собственно, состоит психический мир человека. Тогда анализ психической деятельности (а чаще всего речь шла о сознательном опыте) рассматривался в своем содержательном аспекте. Или же в качестве определяющей феноменологию психического выступала структура , способ организации между психическими элементами. В этом случае описание и анализ проводился с позиций организации психического содержания, то есть, акцентировался формальный аспект. Или же природа психического выводилась из имманентно присущей психике активности, и тогда продукты психической деятельности расценивались как эффекты реализованных функций. В последнем случае критериальным атрибутом человеческой психики считалась акция, акт, или, в широком смысле слова, действие, вне реализации которого психическая жизнь невозможна. При этом психическая организация описывалась со своей функциональной стороны. За всю историю психологии единица анализа не выступала в содержательно - структурно - функциональном триединстве. То есть, единица анализа никогда не рассматривалась одновременно и как материал, из которого строится психический процесс, и как элементарная психическая форма, и как элементарная функция. И, надо отметить, что это не свидетельство однобокости подходов, а, в первую очередь, проявление тех методологических ограничений, которые делают принципиально невозможным видеть за единицей анализа материал, структуру и функцию одновременно.
Исторические корни проблемы определения единицы анализа психики несомненно следует искать в недрах структурной школы психологии. И не только потому, что работы В. Вундта способствовали оформлению психологии в самостоятельную научную дисциплину, но, в первую очередь, по причине понимания представителями интроспекционизма специфики предмета психологии и, в связи с этим, методов экспериментального исследования. Согласно В. Вундту , предметом психологической науки, которую он не вполне адекватно собственным идеологическим воззрениям назвал "физиологической психологией", должен стать "непосредственный опыт". То есть, начальным пунктом научного психологического анализа является элементарный состав сознания. Поскольку представителями структурализма психика отождествлялась с сознанием, элементы сознания провозглашались исходной единицей анализа психического. Единственным пригодным для этих целей методом изучения был признан интроспективный анализ. Несмотря на то, что в экспериментах, проводимых в Институте экспериментальной психологии в г. Лейпциге, использовались процедуры, заимствованные из экспериментальной практики физиологии, Вундт , а в дальнейшем и Титченер , считали, что кроме самонаблюдения никакой другой метод не может быть использован в психологии, так как "непосредственный опыт" открыт только носителю сознания и только в том случае, если он не зависит от мнения самого испытуемого во время интроспективного эксперимента. В противном случае, если испытуемый сообщает о своем переживании или восприятии, или же выносит суждение о содержании сознания, то речь может идти только об опосредованном опыте, то есть о том знании, которое является следствием накопления полученной в ходе жизни информации. Но не такое знание, по мнению пионера экспериментальной психологии, должно стать предметом изучения. Из чего на самом деле состоит сознание? - вот основной вопрос, на который должна ответить психология. На основании такого подхода к определению базовой задачи психологической науки, Вундт определил три важнейших исследовательских цели:
То, что "внутренняя перцепция" не позволяет обнаружить атомарный состав сознания, стало понятным уже во времена существования вундтовской лаборатории экспериментальной психологии. Протоколы интроспективных анализов были противоречивы, с трудом могли быть согласованы между собой, что, в свою очередь, делало невозможным стандартизацию результатов. Маловероятно, что Вундт именно на основе экспериментальных исследований пришел к заключению о том, что ощущения и чувства являются исходным материалом сознания. Скорее всего, такой вывод явился результатом его отвлеченных рассуждений, а в интроспективных отчетах он искал подтверждение своей позиции. Видя за ощущениями и чувствами простейшие компоненты сознания, первичные образующие опыта, Вундт полагал, что ощущения и чувства не просто присутствуют в поле сознания в каждый момент времени, но и являются взаимоотнесенными. Так, каждому ощущению соответствует определенное чувство. В подходе Вундта к анализу состава сознания явственно обнажилось противоречие, которое не могло быть разрешено в силу базовых посылок интроспекционизма. Суть этого противоречия состояла в том, что, с одной стороны, психология была призвана выявить элементы сознания в рафинированном виде, с другой стороны, сами эти элементы в "непосредственном опыте" не существуют изолированно, обособленно друг от друга. Благодаря "творческому синтезу", элементы сознания организованы в сложное целое, имеющее свое качество. "Характеристики любого сложного психического явления не сводятся к сумме характеристик, его составляющих." (В. Вундт , 1896). Тем самым, непосредственный опыт сознания не может быть описан на языке свойств ощущений (интенсивность, длительность, модальность) и чувств (удовольствие - неудовольствие, напряжение - расслабление, возбуждение - успокоение), так как наличное содержание сознания представляет собой синтез, интеграцию этих элементов, а не их механическое сочетание. В концепции Вундта механизмом организации опыта служит воля - ничем не детерминированная способность человека, отвечающая за установление взаимосвязей между элементами. Посредством "творческого синтеза" воля соединяет элементы в сложно структурированную целостность, которая атрибутируется иначе, чем элементы этого целого. Хотя испытуемому в эксперименте именно эта целостность содержания сознания и открывается, он должен был сообщать исключительно о свойствах самих элементов, которые иначе как в составе целого не даны.
Ставя основную задачу для психологии - изучение атомарного состава сознания с помощью расчленения в ходе интроспективного анализа непосредственного опыта, Вундт не считал возможным изучение таких форм психической деятельности, как память, мышление, воля, будучи уверенным, что с помощью самонаблюдения эти процессы изучать не представляется возможным.
Разочарование в потенциальных возможностях структуралистского направления, и, прежде всего, недоверие к интроспективному методу повлияли на значительное падение интереса к теории Вундта . Среди немногих сторонников взглядов Вундта можно выделить Э. Титченера , который остался убежденным приверженцем идей структурализма и, можно сказать, довел интроспективную психологию до своего логического завершения, которое впоследствии оценивалось как логический тупик структурализма.
Э.Титченер , вполне в духе вундтовской традиции, предметом психологии считает "непосредственный опыт". Но в отличие от своего предшественника, Титченер дифференцировал понятия "сознание" и "разум", считая, что сознание - есть сумма тех переживаний, которые актуализированы в текущий момент времени, а разум - это сумма переживаний, накопленных с течением времени. Титченер , пожалуй, был еще более категоричен, чем Вундт относительно значения и целей психологии. Он был убежден в том, что психология есть "чистая наука", и психолога не должны волновать вопросы прикладного характера, как то: воспитание, обучение, психологическая помощь, оптимизация общественных отношений. Психология должна единственно изучать сознательные процессы в их содержательном аспекте и устанавливать законы, согласно которым происходит объединение составляющих сознания в единое целое. Тремя основными элементами структуры сознания Титченер считал: ощущения, образы и эмоциональные состояния ; никаких других элементов в сознании нет. В ответ на предложение Вюрцбургской школы считать мысль самостоятельным психическим образованием, не редуцируемым к трем перечисленным элементам, Титченер пытается обосновать свою, так называемую "контекстную теорию значения". Согласно этой теории, само значение возникает как множество ощущений. Последние, в свою очередь, явлены в сознании в момент взаимодействия с реальными объектами. Иллюзию того, что в сознании имеется значение, как нечто внесенсорное, Титченер объяснял тем, что испытуемые в процессе эксперимента совершали "ошибку стимула", которая заключалась в том, что в самоотчете смешивались два различных содержания опыта, а именно: содержание процесса восприятия объекта и влияние самого объекта. "Ошибка стимула" имеет место тогда, когда сознание испытуемого поглощено воздействующим объектом, поэтому от испытуемых требовалось описывать свои переживания на языке осознанного восприятия, а не на языке предметных значений. Если при восприятии цветка испытуемый сообщает о форме, цвете, запахе, а не о том, какой предмет он видит, значит он свидетельствует об истинном содержании актуального сознания. Тем самым, значение, как продукт мышления, иначе как в сенсорном контексте не возникает. Следовательно, само значение выводимо из первичных элементов сенсорного опыта. Случаи (которые, надо думать, были весьма многочисленны), когда при решении интеллектуальных задач испытуемые не способны были обнаружить сенсорный контекст, Титченер склонен был объяснять недостаточным уровнем развития у испытуемых способности к интроспекции. Поэтому совершенствованию интроспективного эксперимента Титченер придавал большое значение, считая, что только тренированные испытуемые могут быть источником достоверного знания о событиях, происходящих в сознании. Он писал: "наблюдение подразумевает наличие двух моментов: внимание к явлению и регистрацию явления. Внимание необходимо поддерживать на максимально возможном уровне концентрации; регистрация должна быть фотографически точной. Такое наблюдение представляет собой тяжелую и утомительную работу, а интроспекция, в целом, оказывается труднее и утомительней наблюдения внешних событий."(36) Испытуемые, по мнению Титченера , должны обладать хорошим физическим здоровьем, быть лишенными житейских забот, с тем, чтобы ничто не могло отвлекать их от утомительного занятия интроспективным анализом(37) . Надо заметить, что еще критики Вундта полагали, что длительный эксперимент с самонаблюдением вызывает у его участников психические нарушения (38) (Титченер , 1921).
Идеи структурной школы психологии после Титченера не получили своего развития. Даже сами классики интроспекционизма во многом отмежевались от своих прежних взглядов. Известно, что Вундт в последние годы жизни занялся культурно - исторической психологией, написав десятитомный труд "Психология народов", больше не возвращаясь к экспериментальному исследованию сознания. А Титченер даже начал подвергать сомнению сам термин "структурная психология", называя в 20-е годы свою систему "экзистенциальной психологией". Святая святых структурного подхода - интроспективный метод,Титченер предпочел феноменологическому анализу. Тем самым, попытка разбиения сознания на элементы оказалась безуспешной даже с позиций самих представителей структурализма. Да и сама проблематика структурализма, исходя из логики развития науки, расценивалась как вчерашний день психологии.
Очевидные недостатки теоретической системы структурализма никоим образом не умаляют достоинств этой школы психологии. Думается, что одним из важнейших методологических вопросов, поставленных апологетами структурализма, был вопрос о характере материала психического. Важно не то, как решался этот вопрос, а сам факт его постановки и стремление экспериментальным методом изучить состав психики. Хотя обычно считается, что представители структурализма не внесли сколь-либо весомый вклад в развитие научных знаний ("...ни одно из положений вундтовской программы не выдержало испытаний временем" (39). О В. Вундте: "...экспериментальная психология покинула его", "...компилятор, не сделавший никакого существенного вклада, кроме, может быть, доктрины о перцепции" (40) (С. Холл )), однако, по сей день проблема определения исходного материала психического является значимой. Без понимания природы состава психического, создание единой теории познавательных процессов и определение структурно - функциональной организации психики едва ли возможно. В этой связи Вундт и его последователи не только стояли у истоков экспериментального направления психологии, но и очертили круг важнейших проблем, которые должны были быть решены в будущем.
Общие теоретические основания структурализма не позволяли раскрыть процессуальный, действенный характер психического. Как происходит психическое отражение? Каким образом индивидуум, посредством своего сознания, адаптируется в условиях средовых изменений? Как он регулирует свою жизнедеятельность? Наконец, каковы детерминанты психической активности? Понятно, что на эти вопросы в рамках структурного подхода не могли быть получены удовлетворительные ответы. Более того, подобные вопросы в русле структурализма вообще не могли быть серьезно поставлены.
Если для представителей структурной школы психологии главным предметом исследования являлся материал, из которого состоит сознание, то для американского функционализма, представленного именами В. Джемса , Д. Дьюи , Д.Р. Энджелла, Г.А. Кэрр а , и европейского функционализма, в лице прежде всего К. Штумпф а , основной категорией, через призму которой описывался феномен сознания, стало понятие "функция". Исходя из этого, главной исследовательской задачей функционализма являлось изучение психических актов, понимаемых как функции приспособления сознания к динамической среде. Согласно В. Джемсу , обнаружить субстрат сознания невозможно, какой бы метод для этого ни использовался. Интроспекция, которую В. Вундт и Э. Титченер считали единственным приемлемым методом изучения атомарного состава сознания, менее всего может быть использована для цели анализа элементарных составляющих "непосредственного опыта". Даже если бы самонаблюдение, каким бы "систематическим" (Э. Титченер ) оно ни было, давало возможность вычленить неразложимые элементы сознания, никогда нельзя было бы доказать независимое существование "кирпичиков" сознания от самой процедуры интроспективного анализа, то есть, в конечном итоге, от акта сознания, нацеленного на обнаружение этого пресловутого исходного материала. Одной из заслуг функциональной психологии можно признать убедительное доказательство того, что содержание сознания необособимо от актов сознания, вследствие реализации которых это содержание явлено в сознании. Не сам очевидный факт наличия у сознания содержания отрицался функционалистами, а подвергалась справедливой критике возможность нахождения материала сознания в своем онтологическом качестве, без учета зависимости характера психического содержания от реализуемых функций, делающих возможным такое нахождение. То обстоятельство, что в некоторых случаях испытуемому удается достичь позитивного результата самонаблюдения, В. Джемс объяснял действием механизма внимания: "Ни у кого не может быть элементарных ощущений самих по себе. С самого рождения наше сознание битком набито множеством разнообразных объектов и связей, а то, что мы называем простыми ощущениями, есть результат разборчивости внимания, которая часто достигает высочайшего уровня."(41) (James, 1890. Vol. I. P. 224). Помимо этого, в русле функционального подхода было убедительно показано, что интроспекция, проводимая в лабораторных условиях, есть всегда ретроспекция, так как человек, испытав некоторый опыт, должен был проанализировать свои ощущения и сообщить о них экспериментатору спустя какое-то определенное время (42). В. Джемс полагал, что таким образом невозможно зафиксировать неизменные психические элементы, уже хотя бы потому, что сознание не имеет ничего константного, а представляет собой непрерывное течение, "поток", в котором ни одно ощущение, ни одна мысль не повторяются дважды. Препарировать этот "поток сознания" интроспективным способом равносильно тому, что резать струю воды ножницами. Выбор функции как единицы анализа сознания был продиктован стремлением понять адаптационные способности сознания, что структурной школой психологии вообще не включалось в проблемное поле исследований. Тем самым, феномен сознания оценивался как приспособительный инструмент, а функциональная психология, по определению Д.Р. Энджелла - "это учение о фундаментальной полезности сознания" (43). Коль скоро сознание сохранилось в процессе эволюции, значит оно необходимо для выживания, следовательно, главнейшей задачей функциональной психологии должно было стать установление роли функций, актов, операций, как отправлений сознания, призванных обеспечить приспособление к среде. Таким образом, не вопрос: "Из чего состоит сознание?", а: "Для чего сознание?" послужил отправным пунктом теоретических исследований функционализма. Если сознание играет роль механизма адаптации (а именно в этом функционалисты видели эволюционное оправдание его возникновения), значит реагирование на усложнение средовых влияний должно носить не характер пассивного отражения, а быть активным, гибким, способным обеспечить сбалансированные отношения в системе "организм - среда". Функции не просто противопоставлялись структуре самих актов сознания и психическому составу последнего, но, взятые изолированно, расценивались как само сознание, а не как его проявления. Сведение сознания к совокупности актов или функций привело к логическим основаниям утверждать, что "акты конструируют объекты - стимулы" (44) ( Дьюи ). Абсолютизация функционального аспекта сознания естественным образом отразилась на трактовке сущности всех психических явлений. И неудивительно, что В. Джемс к явлениям памяти относит только два мнемических процесса - запоминание и воспроизведение (45), игнорируя тот очевидный факт, что память в первую очередь служит механизмом организации психического опыта человека, и то, что весь состав психического имеет прямое отношение к свойству памяти сохранять накопленный в онтогенезе опыт во времени. Говоря о методологических изъянах функционализма, Л.М. Веккер заметил, что, "поскольку ни структура, ни тем более функция в ее реальной рабочей активности не могут быть обособлены от исходного материала, в такой изначальный материал превращается сама функция" (46). Таким образом, принятие акта сознания за единицу анализа сделало фактически невозможным создание научной теории, реконструирующей логику реальной работы структурно - функциональной организации сознания, так как понимание того, каким образом реализуется функция, предполагает знание об устройстве психической структуры, собственно функцией которой и является акт сознания. В свою очередь, психическая структура немыслима как пустая форма, лишенная содержания. Любая психическая структура - это оформленное содержание; и таким содержанием должен считаться тот психический материал, из которого строится психический процесс, как бы последний не назывался: актом, операцией или функцией сознания.
В бихевиоризме, где предметом изучения являлось поведение, закономерным образом был сделан выбор и единицы анализа. Такой единицей стала реакция, возникающая в ответ на действие внешнего стимула. Стимульно - реактивная парадигма стала общетеоретической платформой не только для построения различных (правда, несущественно отличающихся друг от друга) концептуальных систем, но и для экспериментальных исследований. Дж. Б. Уотсон считал, что апелляция к содержанию внутреннего мира человека при объяснении наблюдаемого поведения, не только мало полезна с точки зрения возможностей понимания действительных механизмов реагирования, но и абсолютно бессмысленна. Единственная задача бихевиориста - точно регистрировать реакции в ответ на соответствующие стимулы. Вся феноменология психического была сведена к совокупности обнаруживаемых в наблюдении реакций. Даже трактовка мышления несла на себе печать стимульно - реактивного подхода. Как указывал Уотсон : "с точки зрения психолога поведения, проблема "значения" (смысла) представляет собой чистейшую абстракцию. В своих исследованиях психологи поведения с нею никогда не сталкиваются. Мы наблюдаем действия, совершаемые животным или человеческим индивидом. Последний "имеет в виду" то, что делает. Мы не видим никакой теоретической или практической надобности в том, чтобы прервать его действие и спросить, что он имеет в виду во время действия."(47) И далее: "Мышление ... есть процесс, протекающий по методу проб и ошибок, - вполне аналогично ручной деятельности. ...Весьма грубое сравнение, применимое и для мышления, можно найти в погоне голодного охотника за добычей. Он настигает ее, ловит, готовит из нее пищу и съедает, затем закуривает трубку и укладывается на отдых. Зайцы и перепела могут выглядывать из-под каждого куста, однако стимулирующее действие их на время исчезло."(48) Пожалуй, здесь трудно сделать даже какие-либо комментарии.
Введение "промежуточных переменных", выполняющих роль опосредующего звена в стимульно - реактивной схеме, не могло устранить главный порок теоретической системы бихевиоризма, а именно абстрагирование поведенческого акта как от психических состояний, а значит и психического содержания, так и от психологической структуры самих реакций. Поведение, увиденное глазами бихевиориста, как бы повисало в воздухе, являясь отстроенной от психики реальностью. Неудивительно, что при таком взгляде с трудом поддавались объяснению как адаптационные возможности человека, так и принципы психического отражения. То обстоятельство, что воздействие стимулов вызывает реакцию только после соответствующего отражения в познавательном контуре субъекта, попросту игнорировалось. Модель человека, представленная в бихевиоризме - есть живая машина (хотя и исключительно сложная, так как она способна к обучению и восприятию культурных феноменов), действующая во внешнем мире методом проб и ошибок аналогично тому, как взаимодействуют со средой животные. Конечно, такие представления, если и имеют определенное прикладное значение (например, в поведенческой терапии), то, во всяком случае, лишены ценности при решении задачи описания психической системы, ориентированной на познание. Тем не менее, отмечают и теоретические заслуги бихевиоризма. Так, например, Л.М. Веккер заключает: "возведенные бихевиоризмом без достаточных оснований в ранг основного закона, "пробы и ошибки", представляют здесь не только общий принцип организации поведения, но и его конкретную статистическую меру, ибо и пробы, и ошибки являются характеристиками, поддающимися числовому выражению" (49). Иначе говоря, случайность сочетаний реакций индивидуума со стимулами среды фактически есть проявление вероятностного закона, так как частота появления реакции есть эмпирическое выражение вероятности. Желание поставить под контроль поведенческие реакции человека, а, следовательно, и увеличить вероятность проявления желательных, социально полезных реакций послужило причиной создания Скиннером концепции "оперантного обуславливания". На протяжении десятков лет Скиннер и его сторонники в основном были заняты разработками теории и эффективной практики подкрепления, что, конечно же, не меняло общеметодологических установок бихевиоризма и не давало ни малейшей возможности понять природу человека в ее отличной от животных специфичности. Как указывает М.Г. Ярошевский , в бихевиоризме, независимо от его разновидностей, "... детерминанты поведения крысы идентичны детерминантам поведения человека в лабиринте жизни" (50), поэтому "стимул - реакция" как единица анализа поведения, хотя и соответствовала пониманию предмета психологии и теоретической базе бихевиоризма, для целей построения научной психологической теории и выяснения детерминант психического развития оказалась непригодной, а притязания психологов поведения на теоретическую систему, обладающую большим объяснительным потенциалом, обнаружили свою несостоятельность, равно как и не оправдались надежды бихевиористов относительно преобразования общества по идеальному образцу. Само желание поставить под контроль человеческое поведение, равносильно тому, как это происходит в экспериментальных лабораториях при изучении реакции животных, являлось столь же утопическим, сколь и антигуманным. Недаром даже те, кто склонен социальные процессы рассматривать с точки зрения биологии, отмечали, что "бихевиористская догма" мешает правильному пониманию человека и общества, а идея тотального манипулирования является "опасным безумием" (51) (К. Лоренс ).
В школе Узнадзе все психические процессы, феномен сознания, личность и ее проявления рассматривались через призму теории установки. Установка, как предрасположенность к чему-либо, как "направленность на", состояние готовности к выполнению когнитивных или моторных действий, служит, по мнению представителей грузинской школы психологии, "исходной единицей познания психики" (52). По мысли Узнадзе , установка не осознается в виде какого-либо переживания, но, при этом, она является опосредующим механизмом при взаимодействии с окружающей человека действительностью. Именно установка делает человека активным деятелем, а не просто существом, реагирующим только в зависимости от характера стимуляции тем или иным способом. Развивая идеи Узнадзе , сторонники теории установки в значительной степени расширили представление о природе установки. Так, например, А.Е. Шерозия полагает, что установка является не только неким "первопсихическим состоянием целостности", но и, наряду с сознанием и бессознательным, есть важнейшая часть всего психического устройства, служащая основой реализации как сознательных, так и бессознательных процессов (53). Пусковым механизмом личностных проявлений, в том числе и деятельности, также является актуализация соответствующей установки (54). Следует отметить, что установку понимают не только как состояние готовности, но и как "первичный эффект отражения", "смысловую характеристику личности", "первичную форму непосредственной интенции" личности, "информацию, семантическая сущность которой… как правило, подлежит проявлению в сознании" (55). Из всего этого многообразия определений понятия "установка" абсолютно не ясно, чем же она на самом деле является. Если это состояние, то состояние чего, ведь установка, вместе с сознанием и бессознательным имеет свой собственный статус в психической организации. Если это характеристика личности, то непонятно, как характеристика личности может быть психическим состоянием, и уж совсем загадочным представляется сведение установки к "первичному эффекту отражения". Конечно, наиболее распространенное (и важно, что понятное) определение гласит: "установка - это готовность, предрасположенность субъекта" (56). Однако, говоря о состоянии готовности как об исходной единице анализа, нельзя игнорировать то обстоятельство, что это состояние его носителя. Без носителя состояния бессмысленно говорить и о самом состоянии. Таким образом, установка в любом случае производна от генетически более раннего психического образования. Установка должна быть образована, и, если все-таки установку трактовать как интенциональную активность, необходимо представлять себе, что является источником этой активности: бессознательное?, сознание? или Я?; и что из себя содержательно представляет носитель этой активности, или, иначе, держатель этого состояния готовности.
В рассмотренных исторических примерах единицей анализа выступали в той или иной степени определенные, самостоятельные, базовые составляющие психики (сознания, поведения). В теоретических конструкциях они представлены в "чистом", рафинированном виде и без труда различимы как исходные предметы анализа. Тем не менее, так бывает далеко не всегда. Например: что считать единицей анализа психического в психоанализе? Если структуру (сознание - предсознание - бессознательное) - то сама эта структура, по мысли З. Фрейда , принимает кристаллизованную форму, дифференцируясь из бессознательной сферы, имеющей своим источником энергию Id. Если принять Id за начальный предмет рассмотрения, что является тогда единицей психической энергии, которая могла бы стать единицей анализа? В юнгианском психоанализе, по всей видимости, единицей анализа коллективного бессознательного, и, как следствие, всей сферы бессознательного, включая индивидуальное, и всей психики в целом, можно считать архетип. Но архетип - это, по утверждению самого Юнга , только априорная матрица коллективного опыта, форма, которая наполняется психическим содержанием только в процессе онтогенеза. Сама же форма, независимо от того, какова ее природа, должна иметь свой субстрат, должна быть выстроена из какого-то материала. Без понимания того, чем является такой материал и какие способы организации в структуре психического целого он допускает, нельзя определить сущность не только механизмов и функций психики, включая и бессознательную ее часть, но и объяснить характер связи между различными фрагментами знания в единой структурно - функциональной организации психики. В ассоциативной психологии ассоциация играет роль доминирующего психического механизма, но ассоциация, взятая за единицу анализа, если и помогает в объяснении способа связи между элементами опыта, то ни в коей мере не способствует пониманию причин возникновения этих элементов и анализу их сущности. Подобный методологический промах был допущен также в гештальт - психологии, где целостный, несводимый к сумме составляющих его частей образ, или, иначе, гештальт - структура, выступал в качестве единицы анализа зрительной перцепции. И, аналогично тому, как Юнг не указывал характер "строительного материала", из которого возводится здание коллективного опыта, так и гештальт - психологи полагали, что психический образ формируется по законам целого, а не в соответствии с законами образования этого целого из каких-то определенных психических элементов.
Краткий исторический анализ показывает, что любая психологическая концепция только в том случае может претендовать на статус общепсихологической теории, если она ставит вопрос о специфике того "языка", на котором написана психическая реальность. Это означает, что без обсуждения характера психического материала, из которого строятся психические структуры, имеющие свои функции, нельзя понять логику работы психики. Недаром Л.М. Веккер указывает: "...абстрагированной от материала может быть лишь воображаемая, но не реальная структура" (57). Добавлю лишь, что, в свою очередь, структура не может быть построена из действий, актов, функций и, тем более, из социальных форм взаимодействия человека с миром: поведения, общения, деятельности, так как наличие последних уже предполагает сформированное сознание. На этом основании "действие" или "живое движение" не может полагаться единицей анализа психики, хотя на этом стоит отечественная психология на протяжении десятилетий, чему во многом способствовали оказавшиеся заразительными идеи А.Н. Леонтьева . Напомню, что Леонтьев выделял четыре уровня анализа деятельности и на каждом уровне - свою единицу анализа: особенную деятельность, действие, операцию и психофизиологическую функцию. Но приоритетной единицей анализа психики считал целостную деятельность. Хотя, у Леонтьева встречаются довольно интересные определения единицы анализа психического, правда, сделанные в русле все той же теории деятельности (58). В.П. Зинченко и Н.Д. Гордеева также считают, что действие - есть исходная единица анализа человеческой психики, и в качестве аргумента авторы ссылаются на мнение В.В. Давыдова (1972 г.), который полагает, что единицы анализа психики должны быть наблюдаемы, то есть, иметь, как пишет Зинченко , "реальную, чувственно созерцаемую форму" (59). Хотя, конечно же, нельзя не понимать, что психика, единицей анализа которой предлагают считать действие, не может быть непосредственно наблюдаема. Она "трагически невидима".
Таким образом, определение единицы анализа не может быть сделано без учета характера психического материала. Это лишь одно из требований, которые должны предъявляться к выбору единицы анализа. Перейдем к подробному обсуждению тех принципов, которым должна удовлетворять процедура выделения единицы анализа человеческой психики.
27. Гордеева Н. Д., Зинченко В.П. Функциональная структура действия. М., 1982. С. 5.
28. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М., 1946. С. 173.
29. Аллахвердов В.М. Опыт теоретической психологии. СП б., 1993. С. 104.
30. Розин В.М. Психология и культурное развитие человека. М., 1994. С. 3.
31. Агафонов А.Ю. К вопросу о составе психического. Тезисы международной конференции "Проблемы интеграции академической и практической психологии". Самара, 1999. С. 108.
32. Розин В.М. Указанное сочинение. С. 53.
33. Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М., 1960. С. 481.
34. Веккер Л.М. Психика и реальность: Единая теория психических процессов. М., 1998. С. 16.
35. Либин А.В. Дифференциальная психология: на пересечении европейской, российской и американской традиций. М., 1999. С. 19.
36. Цит. по: Шульц Д.П, Шульц С.Э. История современной психологии. СП б., 1998. С. 134.
37. Цит. по: Шульц Д.П, Шульц С.Э. Указанное сочинение. С. 134.
38. Цит. по: Шульц Д.П, Шульц С.Э. Указанное сочинение. С. 95.
39. Ярошевский М.Г. История психологии. М., 1985. С. 225.
40. Ярошевский М.Г. История психологии. От античности до середины ХХ века. М., 1996. С. 194.
41. Цит. по: Шульц Д.П, Шульц С.Э. История современной психологии. СП б., 1998. С.179.
42. Э.Г. Боринг , анализируя опыт использования интроспективного метода в психологии, пришел к выводу о том, что интроспекции, в качестве способа непосредственного наблюдения, попросту не существует. Нет интроспекции "которая не лжет". "Наблюдение - это процесс, требующий некоторого времени и подверженный ошибкам в своем течении. (Боринг Э.Г. История интроспекции. / История психологии: Тексты. Под ред. П.Я. Гальперина, А.Н. Ждан. Екатеринбург, 1999. С. 56.)
43. Цит. по: Шульц Д.П, Шульц С.Э. Указанное сочинение. С. 186.
44. Цит. по: Веккер Л.М. Психические процессы. Т. 1. Л., 1974. С. 34.
45. Джемс В. Память. / Психология памяти. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, В.Я. Романова. М., 1998. С. 202.
46. Веккер Л.М. Психические процессы. Т. 1. Л., 1974. С. 34.
47. Уотсон Дж. Б. Психология как наука о поведении. /Основные направления психологии в классических трудах. Бихевиоризм. М., 1998. С. 591.
48. Уотсон Дж. Б. Указанное сочинение. С. 592.
49. Веккер Л.М. Психические процессы. Т. 1. Л., 1974. С. 36.
50. Ярошевский М.Г. История психологии. М., 1985. С. 410.
51. Руткевич А.М. От Фрейда к Хайдеггеру. Критический очерк экзистенциального психоанализа. М., 1985. С. 30.
52. Шерозия А.Е. Психика. Сознание. Бессознательное. К обобщенной теории психологии. Тбилиси, 1979. С. 112.
53. Шерозия А.Е. Указанное сочинение. С. 62
54. "Что чему предшествует: установка деятельности или деятельность установке?" - предмет многолетнего спора между грузинской и московской школами психологии. См., например, интересную работу В.П. Зинченко "Установка и деятельность: нужна ли парадигма?" в сборнике работ данного автора "Образ и деятельность". Москва – Воронеж, 1997. С. 447 – 467.
55. Шерозия А.Е. Психика. Сознание. Бессознательное. К обобщенной теории психологии. Тбилиси, 1979. С. 127.
56. Краткий психологический словарь. Под общей ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. Ростов - на Дону, 1998. С. 405.
57. Веккер Л.М. Психика и реальность: Единая теория психических процессов. М., 1998. С. 50.
58. "Единица" человеческой психики - разумный смысл того, на что направлена его активность". (Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1972. С. 274.)
59. Гордеева Н.Д., Зинченко В.П. Функциональная структура действия. М., 1982. С. 11.
Назад | Содержание | Вперед