5. МЕТОД ВИРТУАЛЬНОЙ СУБЪЕКТНОСТИ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ АНАЛИЗЕ ЛИЧНОСТИ
Термин виртуальность почти не используется в психологии. Известное нам исключение — книга А.Н. Леонтьева, где это слово вводится дли обозначения несостоятельной попытки преформизма объяснить личностное в человеке как результат вызревания его генотипических черт. Между тем этот термин в ином контексте использования исключительно точно подходит для обозначения интересующего нас явления — самостановления индивида как личности. Виртуальный означает согласно "Словарю иностранных слов" (М., 1979 ), — "возможный; могущий проявиться; который должен проявиться", — что отличает этот термин от синонимичного "потенциальный" ("возможный, существующий в потенции; скрытый, непроявляющийся"). Отличие — в самой идее переходности возможного в действительное: виртуальное, по сравнению с потенциальным — как бы ближе к действенному самообнаружению возможности. Этот смысловой оттенок решает для нас проблему выбора нужного имени для обозначения метода исследования личности человека как трансцендирующего субъекта.
Метод виртуальной субъектности состоит в организации условий, в которых мог бы стать наблюдаемым сам переход возможности быть субъектом активности в действительность человека как субъекта активности.
Метод виртуальной субъектности предполагает создание или отбор для исследования таких ситуаций, которые в известной мери. могли бы быть названы проблемные ситуации, но только при учете того факта, что они резко отличаются от традиционных ситуаций исследования человека перед лицом проблем.
Во-первых, — и это дало начальное название методу ("метод надситуативной активности". В.А. Петровский, 1976), речь идет о проблемах, которые ставит пред собой сам человек, без побуждения или принуждения его к этому извне. Иначе говоря, экспериментальнaя ситуация, или ситуация специального наблюдения, должна содержать в себе некоторые условия, располагающие человека к постановке цели, избыточной по отношению к требованиям этой ситуации, — такую цель мы обозначили как "надситуативную". Наличие надситуативной цели сближает метод виртуальной субъектности с некоторыми экспериментальными ситуациями исследования познавательной активности личности в оригинальных работах В.И. Ленина, В.Н. Пушкина, Д.Б. Богоявленской. Имея в виду наши собственные исследования "бескорыстного риска" (В.А. Петровский, 1971) и соотнося их с работами в области изучения познавательной активности, мы попытались выделить родовую характеристику класса подобных исследовательских ситуаций. Суть — в том, что человек выходит за пределы требования ситуации, проявляя, как мы говорили, надситуативную активность. Иначе говоря, человек действует здесь "над порогом ситуативной необходимости (В.А. Петровский, 1975).
Можно различать мотивационные, целевые, операциональные, ориентировочные моменты надситуативности. Соотношение "ситуативности" и "надситуативности" может быть понято по аналогии "задачи" и "сверхзадачи" в терминах К.С. Станиславского. Решение "сверхзадачи" предполагает осуществимость решения "задачи", однако, само по себе решение "задачи" не означает разрешения "сверхзадачи".
Однако, для метода виртуальной субъектности специфично, что деятельность, осуществляемая испытуемым по его собственному почину, отличается самим своим содержанием от ситуативно заданной. Например, при решении мыслительных задач, выполнение сенсомоторных тестов и т.п., сам человек ставит перед собой качественно другую задачу (хотя в момент своего выполнения она совсем необязательно должна быть формулируема им); это — задача производства себя как субъекта, — испытание своей личностности. Свобода здесь — не просто условие продолжения начатой деятельности за пределы заданного; свобода здесь — самоценна, она входит в "состав" самого содержания надситуативного акта.
Но "быть свободным" — только одно из условий "субъектности" (неважно, о признании в человеке субъекта другими людьми). Другое условие — отвечать за свой выбор, нести бремя ответственности за исходы собственных действий.
Во-вторых, это ситуация ответственного выбора. Если бы эти последствия были заранее известны и предсказуемы, иначе говоря, если бы они были предрешены, данная ситуация не воспринималась бы человеком как ситуация принятия ответственного решения. Иначе говоря, ситуация наблюдения или эксперимента должна заключать в себе возможность фрустрации тех или иных потребностей человека, — будь то наслаждение, душевное благополучие, выгода, успех и т.д. Предполагается, что сама непредрешенность этих значимых исходов действования способна побуждать выбор надситуативной цели.
Свободное принятие на себя ответственности за непредрешенный заранее исход действования и есть для нас показатель самопорождения человека как субъекта активности. В равной мере оно может быть описано как свободный выбор ответственности или как ответственный выбор свободы. То, что делает человека субъектом в подлинном смысле этого слова — здесь налицо: ибо он противостоит ситуации, поднимаясь над заданностью и овладевая шансом. Выход заграницы предустановленного в данном случае уже не пассивное проявление неадаптивности, но действительная самотрансценденция человека, свободное полагание им себя как субъекта.
Активно-неадаптивные тенденции в предметной деятельности. От неадаптивности как неизбежного расхождения между целями и результатами предметной деятельности человека мы можем перейти к анализу вопроса о побудительном значении возможных неадаптивных исходов деятельности в процессе их целеполагания. Этот вопрос мы рассматриваем на материале анализа познавательной деятельности человека.
Возгонка уровня трудности задачи и поиск необычных решений. Один из примеров этого находим в эксперименте В.И. Ленина: девочка старшего возраста не справляется с решением весьма простой задачи, хотя эта задача вполне доступна ребенку младшего возраста, также участвующему в эксперименте; простые способы решения, предлагаемые младшим участником с негодованием отвергаются ("Так каждый может!");испытуемый озабочен поиском неординарного решения. Заметим, что такие действия по форме отвечают стоящей задаче; однако по своему содержанию они представляют собой активности особого рода — строительство себя как субъекта, активность самополагания.
Спонтанные обобщения и непрагматическая постановка проблем. Активность самополагания может быть специально исцелована в ситуациях, провоцирующих переход от решения поставленных задач к самостоятельной постановке и к решению проблем в исходном заданном "поле. В исследованиях В.Н. Пушкина перед испытуемым многократно в разных вариантах ставилась одна и та же задача (известная игра в "5"). Решение этой задачи подчинялось одному и тому же правилу. Экспериментатора интересовало: догадаются ли о существовании такого правила испытуемые и. глазное, — станут ли самостоятельно его открывать. Понятно, что необходимость обнаружения такого правила ни в коей мере заранее не оговаривалась. Гипотеза о существовании спонтанного обобщения подтвердилась! Нас здесь мог бы заинтересовать вопрос о том, какую задачу, в действительности, ставит перед собой и решает испытуемый: только ли интеллектуальную (осуществление предметно-познавательного акта) или дополнительно какую-то иную, например лежащую в субъектном. а не предметном пространстве? Та же дилемма — при обсуждении феномена "интеллектуальной активности" (Д.Б. Богоявленская). Испытуемому многократно предъявляются разные варианты одного и того же задания (поставить мат шахматному королю на цилиндрической шахматной доске при различном исходном расположении фигур). Обобщение, которое выглядело в экспериментах В.Н. Пушкина как спонтанное, здесь выступает как результат развернутого во времени и вполне намеренного целеполагання.
Факты "надситуативиости" в познании и в особенности проявления "интеллектуальной активности", значили для становления психологии активности нечто большее, чем дополнение к известному о. мышлении как таковом: становились все более зримыми ранее скрытые от исследователей целеполагающие формы активности вообще, — инициация нового действия. В глазах исследователей активности оно стало утрачивать, а теперь уже фактически утратило статус "единицы", "клеточки" психики (С.Л. Рубинштейн). Окончательный вердикт был вынесен О.К. Тихомировым в разработках, специально посвященных проблеме целеобразовання: "Обдумывая эту формулировку (согласно которой "в действии... психологический анализ может вскрыть зачатки всех элементов психологии" — В.П.), сегодня мы могли бы ее продолжить следующим образом:"... кроме порождения новых действий" (O.K. Тихомиров, 1984). И вновь мы сталкиваемся с главным для нас вопросом: в какой плоскости ставится эта новая цель: в предметной (вместо задачи — проблема, вместо поиска простого решения — попытка найти "эвристики") или испытуемые как бы параллельно ставят другую задачу, избыточную к первоначальной: порождение себя как субъект а? Если бы этот вопрос был специально поставлен, а исследование предпринято, то оно, на наш взгляд, имело бы своим особым предметом диагностику виртуальной субъектности, что могло бы составить перспективу изучения феномены интеллектуальной активности.
Тенденция к автономии при решении задач. Нетрудно представить себе ситуацию, когда человек в течение длительного времени решает достаточно трудную для него задачу и не. может найти решения. Его деятельность давно уже лишена радости поиска и часто приобретает для него мучительный характер. Поставим теперь такой (пока мысленный) эксперимент: попробуем предложить человеку готовое решение этой задачи или подсказку, обеспечивающую достижимость решения. Естественно предположить, что далеко не всякий захочет воспользоваться подсказкой. Многие откажутся от этой возможности и продолжат поиск решения. Стремление к поиску решения не может быть истолковано как побуждение к ослаблению познавательного напряжения. По-видимому, идет активное строительство образа Я, построение себя как субъекта познания (подсказка отменяет мою субъектность). Прежде чем обратиться к экспериментальным данным, поставим еще один мысленный эксперимент, относящийся к иной гипотетической форме активности порождения себя как субъекта познания.
Презумпция существования решения. Далеко не всегда задача в том виде, в каком она сформулирована, обладает реальным решением (примером могли бы послужить поиски доказательства 5-го постулата Евклида; до сих пор неизвестно, может ли быть доказана Большая теорема Ферма и т.п.). Острие науки образуют не только так называемые открытые вопросы, т.е. на сегодняшний день нерешенные, но и вопросы, относительно которых не только неизвестен ответ, но и неизвестно, существует ли он в принципе. Поэтому, если иметь в виду не учебные задачи, ответ на которые существует и известен, а широкий класс проблем, поднимаемых в практике исследований, то следует допустить существование особого отношения людей к таким проблемам и перспективам их решения. Анализ этого специфического отношения дает нам новый признак познавательной активности, который мы называем "презумпцией существования решений": человек исходит из того, что решение существует и до тех пор не отказывается от проведения исследований в подтверждение принятой гипотезы, пока неисчерпаны все субъективно возможные и достоверные аргументы. С самого начала вопрос об объекте здесь — это, по существу, вопрос о субъекте. В самом деле, что могло бы означать сказанное об исчерпанности всех субъективно возможных аргументов в пользу гипотезы? Не есть ли это исчерпанность "самого себя" в качестве источника допустимых решений? А именно — достигнутый ответ на вопросы: не обманулся ли я? Не подвела ли меня интуиция? Верны ли мои предчувствия? Презумпция существования решения означает, что первоначально это решение существует именно во мне, за счет чего ситуация начинает восприниматься как проблемная, требующая своего разрешения. Сам человек — субъект этого превращения предметной ситуации в проблемную, а разрешение этой проблемы будет означать для него состоятельность его как субъекта, которому дано либо укоренить свои взгляды, либо искоренить их как неадекватные ситуации.
В специальных экспериментах по предложенной нами схеме были затронуты некоторые из предположительно выделенных форм познавательной активности, а именно: тенденция к автономии при решении задач и обусловленность познавательной деятельности презумпцией существования решения (В.Петровский, 1981; Я.В. Шарага, 1986). Испытуемым — школьникам старших классов (всего в эксперименте было занято 70 человек) — предъявлялись группы пословиц русского языка. Задача состояла в поиске общего основания, критерия, по которому пословицы могли бы быть объединены в эти группы.
В одной из серий эксперимента испытуемым предъявляются наборы пословиц, об одном из которых заранее известно, что он содержит единое основание для их классификации. Относительно другого набора подобной информацией испытуемые не располагают. Предлагается сделать выбор, с какой из двух групп испытуемый хотел бы иметь дело, регистрируется время, затрачиваемое на поиск нужного основания классификации (в группе пословиц с "неопределенным" решением последнее в действительности имеете, но его очень трудно найти, проще решить, что его вовсе не существует). Таким образом, создаются условия для изучения возможных фактов презумпции существования решения.
Количественные данные по обеим сериям экспериментов следующие. Отказываются принимать подсказку 78 процентов испытуемых (соглашаются 28). Обнаруживают потребность искать решение в ситуации с неопределенным исходом 80 процентов (противоположную ориентацию соответственно 20). Нельзя не обратить внимание на высокое сходство полученных количественных показателей, что, как тут же и выясняется, обусловлено высоким совпадением числа случаев, когда испытуемый, проявляющий автономию при решении задач, обнаруживает также и готовность решать задачу с неопределенным исходом, и наоборот, когда презумпция существования решения в деятельности испытуемого согласуется с его желанием не принимать подсказку. Однако остается все же известный, процент испытуемых (и он не малый — около 20 процентов), которые проявляют противоположную ориентацию в познавательной деятельности.
Какова же природа интересующих нас форм проявления активности человека?
Наша гипотеза состоит а том, что субъектная ориентация (построение адекватного образа предмета) при разрешении проблемных ситуаций, мыслительных задач и т.д. образует лишь один из аспектов познавательной деятельности. Другой аспект — субъект-объектная ориентация как направленность личности на выявление, проверку и реализацию своих познавательных возможностей (построение адекватного образа самого себя — образа Я). Иначе говоря, в условиях решения личностью мыслительных задач возникает особая личностная задача (мы говорим о ней — вторая задача). Таковы не всегда осознаваемые самим человеком задачи: самопознания, самовыражения, самооценки. Решение второй задачи не является целью или подцелью решаемой мыслительной задачи. Перед нами как бы разные измерения: первая задача пребывает в субъект-объектном, вторая – в субъект-субъектном измерении.
Мы можем предположить также, что условия постановки и решения первой и второй задач не совпадают. Так, уверенность человека в том, что он без труда справится с предложенной задачей, может возникнуть еще до того, как он фактически решит эту задачу или сумеет представить себе конкретные пути ее решения. В этих условиях — условиях решенности личностной задачи — к мыслительной задаче утрачивается интерес, и она превращается для человека в рутинную задачу. Наоборот, мыслительная задача может быть успешно решена, в то время как возникшая на ее основе внутренняя личностная задача еще далека от решения. Именно в таких случаях проявляется познавательная активность человека.
Проверка гипотезы о возникновении и действенности второй, внутренней, задачи, в которой проявляется познавательная направленность индивида на самого себя в ходе решения первой, внешней, задачи, составляет другую ступень экспериментального анализа феноменологии познавательной активности.
Была разработана специальная проективная методика исследования (В.А. Петровский, Я.В. Шарага, 1985), позволяющая выявить меру вовлеченности человека в решение второй задачи при решении первой (то есть предметной, интеллектуальной) задачи. Испытуемым предъявлялись предварительно отобранные 100 независимыми экспертами фотографии трех разных людей, оцениваемых промежуточными баллами по обобщенной шкале: "думает ли этот человек в данный момент о себе или же он думает о чем-то другом". Фотографии предъявлялись: перед, в процессе и после решения испытуемыми сложной интеллектуальной задачи. Были получены следующие основные результаты. По мере погружения испытуемых в процесс решения задачи, изменяется восприятие и оценка изображенных на фотографиях людей, з именно: люди, изображенные на фотографии, оценивались как все более углубляющиеся в себя, сосредоточенные на своем внутреннем мире. При предъявлении последней, третьей, фотографии наблюдался наиболее заметный сдвиг в указанном направлении, человек па фотографии оценивался максимальными баллами по шкале направленности на свое Я. Проведение контрольной серии, в которой фотографии "прорезали" решение испытуемыми ложной, но достаточно скучной и однообразной работы (выполнение сложных подсчетов, требующих преобразования дробей), не дало характерной картины усиления познавательной самоориентации. Далее. Именно те испытуемые, в познавательной деятельности которых выявилась данная тенденция, в экспериментах с пословицами обнаруживали самостоятельность, отказавшись от подсказки, а также, как правило, готовность осуществлять настойчивый поиск решений, которых, как им было хорошо известно, могло и не быть вовсе. Наоборот, испытуемые, в познавательной деятельности которых не выявлялась активность самооценки, как правило, были более пассивны при выполнении задания; пословицами: не отклоняли подсказок, выбирали только те задания, которые имеют решение, а выбрав задание с неопределенным решением, быстро отказывались проводить поиск.
Итак, приоткрывается взаимосвязь между проявлениями активности в познавательной деятельности при решении поставленных перед испытуемым задач и возникновением внутренней задачи, решением которой является построение индивидом образа своего Я, самополагание субъекта познавательной деятельности.
Активно-неадаптивные тенденции жизни (витальность). Общая гипотеза данной части исследования состояла в том, что одной из возможных форм активности, к которым располагает ситуация потенциальной угрозы, является активность, направленная навстречу опасности и выступающая как результат свободного выбора субъекта. Иными словами, предполагалось, что человек способен идти на риск, не извлекая при этом каких-либо ситуативных преимуществ; в этом случае риск должен был бы выглядеть как бескорыстный, спонтанный.
При построении методики исследования были приняты во внимание следующие соображения:
1. Деятельность испытуемого должна быть практической, осуществляемой во внешнем плане и позволяющей варьировать способы достижения основной цели.
2. Элемент опасности вводится в контекст деятельности так, чтобы ситуация могла выступать в равной мере и как угрожающая, и как нейтральная в зависимости от проявления активности испытуемым; таким образом, мера подверженности риску оказывается зависимой от самого испытуемого.
3. По возможности должно быть элиминировано ценностное отношение испытуемых ко всему, что связано с элементом опасности в ситуации.
4. Истинные цели исследования должны быть скрыты от испытуемых.
В качестве модели использовалась деятельность слежения за движущейся целью с задачей на экстраполяцию движения. Эксперимент проходил под видом определения способностей испытуемого действовать о условиях перцептивной неопределенности. В некоторых случаях испытуемый был включен в соревнование с другими участниками эксперимента. Наказанием могли служить как физические раздражители (резкий звук в наушниках стрессовой силы или электростимуляция), так и санкции социального характера (резкое порицание, угроза снятия испытуемого с соревнований как несправившегося и т.п.).
Подчеркнем, что предпочтение рискованных выборов нейтральным не давало испытуемому каких-либо видимых преимуществ (наград, поощрений и т.д.) в сравнении с нейтральными вариантами. Таким образом, создавались условия для проявлений бескорыстного риска.
Объектом исследования были рабочие (24—40 лет), студенты (20—25 лет), школьники-старшеклассники (14—16 лет). Среди наших испытуемых были и представители опасных профессий (монтажники высоковольтных сетей, пожарники), спортсмены. Всего в основных экспериментальных сериях участвовало свыше 400 человек.
Итоги проведенного экспериментального исследования заключаются в следующем. В опытах многократно наблюдались факты "надситуатнвного" риска. 207 испытуемых из 440, то есть 47 процентов, осуществляли попытки риска (выбор рискованных целей). При этом выбор рискованных целей, как правило, сопровождаются выраженными признаками эмоциональной напряженности и характерными высказываниями, свидетельствующими о значимости рискованных выборов для испытуемого и восприятии им себя в качестве субъекта действования.
Факты риски отмечались во всех экспериментальных сериях, независимо от характера задания (экстраполяция движения в тоннеле, черчение линии по памяти, воспроизведение интервалов времени определенной длительности), а также от типа стрессора (угроза электростимуляции, наказание резким звуком в наушники, санкции социального порядка). Описанные случаи были достаточно широко распространены в различных группах испытуемых. Число рискующих при разных условиях деятельности и в различных группах изменялось от 20 до 75 процентов относительно общего количества испытуемых в группах.
Материалы исследований, проведенных по нашей методике И.В. Ривиной, В.И. Савищевым, А.П. Самоновым, свидетельствуют о связи тенденции к неадаптивному риску с профессией испытуемых. Представители "опасных" профессий (электрики-монтажники высоковольтных сетей, пожарники, некоторые группы спортсменов) рискуют значительно чаще и с более высокой степенью риска, чем другие испытуемые. Кроме того, показано, что усиление угрозы не только не ведет к снижению проявляемой тенденции к риску, но даже приводит к заметному учащению случаев "немотивированной" активности.
Особо могут быть выделены и проанализированы характерные проявления активности человека в ситуации запрета, то есть социально заданных ограничений возможности осуществления личностного выбора. Угрожающие последствия осуществления запрещенных действий могут быть более или менее известны индивиду или совсем неизвестны ("Запрещено и все!..."). Ситуация социального запрета так же, как и ситуация встречи субъекта с естественным объектом, воспринимаемым в качестве потенциально угрожающего, может вызвать усиление исходного, уже имеющегося у индивида, побуждения к действию или провоцировать тенденцию к запрещенным действиям ("Запретный плод сладок").
В экспериментах с маленькими детьми была создана ситуация, в которой детям запрещалось, без каких-либо разъяснений, заходить за черту, отделяющую одну половину комнаты от другой. Участниками эксперимента были дети младшего дошкольного и старшего дошкольного возраста. В обеих группах детей наблюдалось значительное число случаев выхода в запрошенную часть комнаты, хотя в ней, как могли ранее убедиться дети, ничего не было (она была пуста), а в "разрешенной" половине находились игрушки и даже рояль, на котором детям было разрешено "музицировать" (исследование, проведенное под нашим руководством Е.И. Кузьминой, 1981). Все эти факты подтверждают исходное предположение настоящего исследования о существовании особого явления психологической активности субъекта — феномена "неадаптивного" риска.
Дальнейший психологический анализ феномена активности навстречу угрозе предполагал решение важного вопроса о возможной детерминации данной тенденции со стороны прагматически фиксированных "внутренних" переменных, таких, как стремление к личному успеху, выгоде, одобрению окружающих и т.д. Ответ мог быть дан со стороны оценки самой возможности сведения или несведения интересующей нас активности к ряду других, внешне сходных с нею, но вместе с тем прагматически ориентированных проявлений активности. Были поставлены следующие вопросы: В какой мере соответствуют друг другу неадаптивный риск и риск прагматический? Как соотносится явление неадаптивного риска и ситуативный уровень притязаний личности (выбор заданий определенного уровне трудности)? Не сводятся ли случаи риска к проявлению потребности субъекта вести себя "подобающим" образом, самоутверждаясь в глазах окружающих? и т.п.
Главное, что показали эксперименты, отвечающие на эти вопросы, — это невозможность свести изучаемое нами явление неадаптивной активности к явлениям, возникающим в указанных ситуациях. Неадаптивная активность может внешне сближаться с проявлением адаптивных интересов субъекта, однако при этом выступать в существенно иной функции, которую, скорее, можно назвать активно-ориентировочной, а по сути — движущей расширенным воспроизводством жизненных отношений индивида, порождающих его как субъект.
Интерпретация феномена неадаптивного риска, — модель восхождения к риску, — развита нами в книге [57]. Рассматривая соотношение адаптивных тенденций, таких как оборонительная реакция, ожидание фрустрации, ценности "благоразумия", и — адаптивных тенденций, в виде ориентировочной реакции, ожидания катарсиса, ценностей риска, мы обсуждали "критическую" ситуацию возможного баланса между этими тенденциями. В этом случае (и это особенно важно для настоящего исследования) испытуемый может прибегнуть к выполнению совершенно особого действия, призванного преодолеть невозможность выбора, что составляет высший уровень проявления активности в ситуации потенциальной угрозы. Суть происходящего заключается в том, что человек испытывает саму возможность осуществить выбор в ситуации ограничений его свободы, — в такой ситуации, когда свобода выбора ограничена со стороны его собственных противоречивых побуждений к действию. И тогда обоснование своей способности осуществить выбор превращается для него в особую задачу самополагания. Однако, что значит: проверить и осуществить свою способность осуществить выбор — именно выбор, а не что-то другое? Это значит — убедиться в своей способности реализовать каждую из альтернатив. Поэтому, в частности, отказ от риска означал бы, что индивид не справился с решением этой внутренней задачи. Кроме того, оценка индивидом своей способности осуществить волевой акт предпочтения, представляющая собой своеобразную "пробу себя", не может быть выполнена только во внутреннем плане. Акт пробы себя осуществляется не "про себя", не "в уме". Только реально осуществляемое индивидом рискованное действие может быть для него аргументом в решении этой совершенно особой задачи самополагания.
Активно-неадаптивные тенденции в общении. Особый интерес для изучения этих тенденций представляют так называемые "игры" (по Э. Берну). Согласно Э. Берну, игры — это такие маневры в общении, которые направлены к заранее известному, однако не всегда осознаваемому результату. Крит: веское осмысление феноменологии, представленной на страницах книг и статей Э. Берна — а нам они открываются воистину как поэма дезадаптивности в общении между людьми!— убеждает в возможности неоднозначного истолкования побуждений, лежащих в основе игр. В частности, можно допустить, что не всегда игры детерминированы заранее предвосхищаемым (и потому выступающим в значении дезадаптирующего мотива) результатом. В ряде случаев (такие игры, как "Полицейские и воры", "Дай мне пинка" и т.п.) можно допустить, что человек на деле стремится избежать неблагоприятных последствий своих действий; однако для него привлекательным является сам процесс избегания (что отличается от обычного адаптивного ухода, так как предполагает повышение вероятности неблагоприятных последствий действия до определенного уровня). Под тем же углом зрения может быть рассмотрен другой пласт общения, описанный Э. Берном как "близость". Тенденция самораскрытия всегда заключает в себе элемент риска самоутраты (М.А. Медведева и др.); вместе с тем и сама близость как особая форма общения основана на доверительности, поэтому последняя может рассматриваться общающимися как своего рода тест на испытание близости доверием (антипод игры "Никому нельзя доверять", описанной Э. Берном).
Активно-неадаптивные тенденции самосознания. Здесь первоначально мы обращаемся к поставленному еще в античной философии вопросу о зависимости поведения системы от предсказаний (так называемый парадокс Эдипа): если отдельному индивиду или сообществу становится известным прогноз собственного поведения, то полученная информация перестраивает развитие событий. В психологии такого рода вопрос поднимается впервые. Между тем его решение имеет прямое отношение к выявлению предположительно присущих самосознанию человека активно-неадаптивных тенденций. В эксперименте, проведенном совместно с Т.А. Тунгусовой (1985), испытуемым предъявлялись параллельные эквивалентные формы теста Айзенка. Первая форма выступала как опорная для построения прогноза ответов на вторую форму. После того, как опрос по первой форме был закончен, экспериментатор предлагал испытуемому (через определенный срок) ответить на вопросы второй формы. При этом испытуемый получал "прогнозируемый" вариант ответа. Прогноз представлял собой точное, выполненное самим экспериментатором, воспроизведение ответов испытуемого на первую форму, о чем испытуемый, конечно, не знал. Ему сообщали лишь, что "ответы предсказаны хорошо знающим его человеком", фиксировались возможные отклонения повторных ответов как по каждому из вопросов, так и по отдельным факторам. Параллельно проводился контрольный срез на тех же возрастных группах без предъявления прогнозов. В итоге проведенного эксперимента выяснилось, что испытуемые избегают повторения своих первых ответов, то есть обнаруживают динамику самооценивания при предъявлении им прогноза. Так, могут быть приведены достоверные (Р 0,025) результаты, свидетельствующие о повышении уровня интровертированности испытуемых при предъявлении им прогноза, в то время как в контрольной группе, в которой испытуемые заполняли параллельную форму опросника без предъявления прогноза, отмечалась стабильность соответствующих результатов.
Другая форма проявления активно-неадаптивных тенденций самосознания — поиск смысла собственной жизни. Анализируя обширную литературу поэтому вопросу (К. Обуховский, В. Франкл и др.), мы обращаем внимание не только на принципиальную неразрешимость этого вопроса, если ограничиваться сферой собственного физического бытия, но и на тот факт, что этот вопрос может приобретать особую побудительную ценность для человека, превращаться в основание специальной деятельности, способной занять одно из центральных мест в его жизни. Попытки решения этого вопроса — источник возникновения нозогенных неврозов (В. Франкл), проявляющихся в виде суицидальных побуждений (обратимся к "Исповеди" Л.Н. Толстого), отказа от рационального пути осмысления собственной жизни или вытеснения его из сознания, что порождает экзистенциальный вакуум.
Наконец, еще одна форма проявления активно-неадаптивных тенденций в этой сфере — стремление к переживанию себя в измененных состояниях сознания. Такая устремленность действительно неадаптивна: если бы наше Я могло заведомо получить то, к чему оно стремилось заранее, то это бы означало самоидентичность его в момент получения; но в том то и дело, что самоидентичности этой нет в измененных состояниях сознания, ибо основной определяющий их признак — необратимость саморефлексии (прибегая к термину Ж. Пиаже, говоря о "необратимости" применительно к саморефлексии, мы усматриваем в этом не только критерий измененных состояний сознания, но и основу их типологизации в противоположность состоянию ясного сознания, характеризуемого обратимостью саморефлексии). Характеризуя неадаптивность измененных состояний сознания, отметим неустойчивость баланса между переживаниями самотождественности (Я) и самонетождественности (не Я), что в одном случае ведет к переживанию эмоциональной дефицитарности (житейское "недоперепил" — выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел"), в другом — к деперсонификации. Существенной особенностью здесь является факт привыкания к необычным переживаниям, что может вести к постепенному сдвигу границы между Я-"обыденным" и Я-"необычным", то есть к тому, что ситуации, прежде порождавшие необычные переживания, утрачивая новизну, лишают индивида этих переживаний, что побуждает его к миску новых и т.д. Этот механизм может лежать в основе как регресса (наркотизация), так и развития личности (постановка все более высоких целей, ведущая к духовному росту и другом формам самосовершенствования).
Неадаптивная мотивация действия. Говоря об активно-неадаптивных тенденциях, мы допускаем существование особой мотивации, суть которой в самой притягательности действий с непредрешенным исходом. Человеку известно, что выбор, который он собирается сделать, будет оплачен, возможно, разочарованиями или срывом, но это, парадоксальным образом, не отталкивает, а мотивирует выбор. Оказывается, что помимо "синицы в руке и журавля в небе", есть еще, как минимум, две привлекательные птицы: ястреб на горизонте и нечто, летящее за облаками. Непредрешенность эффекта как момент привлекательности нуждается в объяснении.
Искомое решение, по-видимому, не может быть найдено, если идти по традиционному пути поиска какого-то одного мотива, который рассматривался бы как необходимое и достаточное условие выбора.
В основе нашего понимания лежит идея гетерогенности неадаптивной мотивации действия. При анализе сложного состава этой мотивации мы обращаемся к схемам анализа личности в работах Э. Берна, а также к нашим собственным представлениям об отраженной субъектности. За неадаптивной мотивацией действия угадывается картина внутриличностных взаимодействий в системе Я-"отраженное Я другого". Это взаимодействие, в свою очередь, может быть раскрыто в терминах трансактного анализа Берна, как осуществляющееся при участии трех эго-состояний, трех граней человеческого Я: Родитель, Взрослый, Дитя (см. подробнее в (57).
Картина таких внутренних взаимодействий очень сложна и требует построения особого метода исследования. Один из подходов предложен автором и заключается в том, что на основе учета эго-состояний Родитель, Взрослый, Дитя, а также взаимодействия и переходов между ними интерпретируются высказывания личностных опросников, уже имеющихся в экспериментальной и клинической практике, или строятся новые опросники, с самого начала ориентированные на эти категории анализа. Каждое высказывание опросника рассматривается как символ скрытого взаимодействия (трансакции) в системе Я-"отраженное Я другого", а само это взаимодействие трактуется как осуществляемое при участии эго-состояния Родитель, Взрослый, Дитя. Это позволяет нам, имея перед собой ответы на пункты опросника, судить о типичных для испытуемого структурах взаимоотношений между различными инстанциями его личности.
Совместно с В.К. Калиненко (1989), мы подвергли такой трансактной реинтерпретации опросник 16PF Кеттелла, выделив 9 шкал. Каждая такая шкала характеризует степень принятия или отвер-жения одним эго-состоянием личности некоторого другого эго-состояния; а так как речь идет о взаимоотношениях в системе Я-"Отраженное Я другого", то выделяется именно 9, а не 16 шкал (последнее было бы справедливо для суждения о внутренних взаимоотношениях между эго-состояниями в рамках Берновского описания личности как триумвирата Родитель, Взрослый, Дитя). На одном из полюсов каждой шкалы — полное приятие (установка на союз, гармонию), а на другом — полное отвержение (установка на конфронтацию) во взаимоотношениях между эго-состояниями. Установки в этих взаимоотношениях могут и не быть "взаимными": например, на шкале приятия Дитя со стороны Взрослого наблюдается высокий индекс приятия, в то время как на шкале. приятия Взрослого со стороны Дитя обнаруживается высокий индекс отвержения и т.п. Используя трансактно реинтерпретированный опросник Кеттела, мы пробовали проверить, существует ли связь между тенденцией к неадаптивному риску и возможными взаимоотношениями различных инстанций в Я. Выяснимтесь, что за проявлениями неадаптивного риска вырисовывается конфликт между эго-состояниями Дитя и Родитель, своего рода бунт первого против второго. Словом, "Легко плевать сверху, попробуй-ка снизу!" (В. Даль. Пословицы русского народа. М., 1957).
Продвигая дальше исследования взаимоотношений между эго-состояниями в системе Я-"Отраженное Я другого", мы надеемся приблизиться к пониманию строения неадаптивной мотивации действия, проявляющейся в самых различных контекстах человеческой жизни, будь то проявления его витальных отношений с миром, его предметной деятельности, его общения, его самосознания.
Метод виртуальной субъектности, и ряд других приемов исследования, как видим, приоткрыл нам область малоисследованных в психологии феноменов активной неадаптивности человека,— феноменов его становящейся (рождающейся) субъектности. Доподлинно, речь здесь идет о начале личностного в человеке.
Итак, активная неадаптивность образует своего рода начало личностного в человеке, — его становящуюся субъектность. Соотнося феноменологию активности неадаптивности с другими проявлениями активности человека, отметим, что присутствие моментов "самополагания" представляется нам несомненным в способности человека подниматься "над полем" (К Левин), существлять акты "самоактуализации" (А. Маслоу) и — в волевых актах (Н. Ах, Д.Н. Узнадзе, Л.С. Выготский, П.В. Симонов, В.А. Иванников). Но это "присутствие" может быть установлено в рамках логического анализа, оно образует, в терминах И. Канта, скорее "умопостигаемое" в этих явлениях. Другой вопрос — оформленность "самополагания" непосредственно в мотивации поведения (совершение действий, истинный смысл которых — в проявлении себя как субъекта). Исследуя этот вопрос, удалось бы показать существование таких актов "надполевого поведения", которые, в терминах самого Левина, могли бы быть осмыслены как определяемые самой "валентностью" быть "над", — самоценностью этой возможности, и — в том же контексте исследования, — "самоактуализация" предстала бы перед нами как высвобождение или, точнее, "высваивание" (в терминах Хайдеггера) своей самости; "воля" — в значении "свободы воли": когда "произвольная мотивация действия" (В.И. Иванников) выступает как. мотивация самой произвольностью ("могу" как мотив).
Однако, мы не ответили здесь пока на вопрос о том, как существует порожденный субъект, о самой возможности его существования.
Мысль о существовании субъекта, наследующая мысль о его порождении, включает в себя идею воспроизводства. Первоначально идея воспроизводства была представлена в наших рассуждениях имплицитно. То особое качество скрытого бытия субъекта, которое было обозначено как его виртуальность (долженствование к раскрытию), фиксировалось прежде только извне, как точка зрения исследователей; но уже в этой фиксации виртуальность приобретала действительность, ибо в мышлении исследователей рождающийся субъект находил форму своего идеального бытия, — форму воспроизведенности, продолженности. Вообще существование предполагает возможность воспроизводства (хотя бы в представлении или мысли). Но говоря именно о субъекте, мы могли бы потребовать для него чего-то большего, чем просто "быть объектом перцепции, воображения или мышления". Подлинный субъект не может не быть субъектом для самого себя и вместе с тем субъектом своего бытия для другого. В обоих случаях мы говорим об "отраженной субъектности" человека.
Назад | Содержание | Вперед